Я из огненной деревни

Где-то здесь сидела тогда со своими детьми учительница, почти невменяемая от ужаса, смотрела на страшный огонь, слышала предсмертные крики людей…

Где-то здесь прохаживался с автоматом, грелся у огня тот убийца-фашист, деловито повторяя:

– Гут, гут!..

Новые дети

1

«…Я в другой группе шла… Те люди – как заплакали! Всякими голосками, как пчёлы. Они – как косанули! Всё!.. Как косанули по нам, я успела наклониться, и она скользанула… Волосы у меня понесло и платок, и тут кровь… Я лежу живая, и дитя живое. А я так зажимаю его лицом, а оно кричит. Чувствую, что удушаю, сердце болит. И я живая, и дитя живое. Пущу вольнее, оно закричит… А они ходят с пистолетами и добивают. Дошёл до меня, слышит, что дитя кричит… В дитя это бахнул и мне пальцы прострелил. И дитя стихло, кровь на меня, чувствую, свищет на лицо…»

(Из рассказа Марии Григорьевны Кулак. Боровики Слонимского района Гродненской области.)

Стреляя в толпу, били в груди, в головы. Дети, что не на руках, прижимались к ногам, к коленям родителей. Дети – ниже, и их заслоняли. Среди тех, что остались в живых, падали живые в груды мёртвых – прежде всего дети. Сколько их так и зарыто живыми, брошено в колодец, в пламя – живыми…

«…Мужчина один из села подходит и говорит:

– Кто живой – вставайте, немцы уехали!

Батька мой узнал его по голосу, поднялся и говорит:

– Ну, я живой.

…И он начал смотреть. Говорит:

– Все мои дети есть, одной только девочки нема, шесть лет, но она не могла убежать, она ещё дитя.

Стал он оглядывать, и я отозвалась. Дак мне уже ноги людьми отдавило, все кости…»

(Из рассказа Евгении Адамовны Бардун. Низ Слонимского района Гродненской области.)

«Есть!» – значит, нету, убитые. Вот так страшно перевернулось всё на свете, в жизни того человека.

Нет, не осталось никого из прежней семьи. Со всей деревни (или даже нескольких деревень) остались жить несколько человек, и они снова соединились в семьи. «Мы с ним побрались, поженились сиротами», – говорит Вольга Минич о себе и своём теперешнем муже, у которого в Хвойне тоже всех сожгли.

Так и у Вольги и Микиты Гайдашей из деревни Первомайск Речицкого района…

У Александра Зауэра из Булкова Октябрьского района…

И снова – дети. Если молодыми ещё сошлись.

Иван Рубец (Окуниново Слонимского района). «Шестеро было – шестеро и есть…»

А зачастую даже и больше, чем было, чем отняла война, смерть, лютость врага.

Некоторые, нет, многие подчёркивают сами, напоминают нам (или себе – снова и снова), что, вот, было у него, у них было столько детей, как и теперь столько же – даже больше.

Хотелось всех «вернуть» – и сыновей и дочерей…

Когда мы слушали этих людей, видели это тревожное отцовское или материнское новое счастье – святое их счастье! – понятно, не спрашивали, можно ли «вернуть»…

Однако всё время помнилось:

«…восстанавливает Бог снова Иова, даёт ему вновь богатство, проходят опять многие годы, и вот у него уже новые дети, другие, и любит он их – Господи: «Дак как мог бы он, казалось, возлюбить этих новых, когда тех прежних нет, когда тех лишился? Вспоминая тех, разве можно быть счастливым в полноте, как прежде, с новыми, как бы новые ни были ему милы?»

Это из Достоевского, из «Братьев Карамазовых».

И это век минувший, девятнадцатый – тоже не мирный. Но в наш век такое испытали миллионы матерей, отцов. Это, такое читаешь в глазах, на лицах, в голосе стольких сельчан!..

Эти мучительные, «достоевские» мысли, проблемы стали вдруг горькой повседневностью…

Первая мировая война: процент мирного населения от всех убитых – 13;

Вторая мировая война – около 70;

Корея – 84;

Вьетнам – около 90.

Это подсчитано американским профессором Куимси Райтом[73].

Да, жизнеспособность, стихийная сила народа – как это важно! Люди, о которых здесь идёт речь, не просто «возвращают» себе детей. Они возвращают жизни жизнь.

Однако чего нет у них, у этих людей, так это беспамятства. Ни в голосе, ни в глазах, когда рассказывают они про сегодняшний свой день, про «новых» детей.

Может, прав в чём-то и старец Зосима, когда высказывает надежду (но и неуверенность) Достоевского:

Вспоминая тех, разве можно быть совсем счастливым?.. «Но можно, можно: старое горе великою тайной жизни человеческой переходит постепенно в тихую умилённую радость…»

И в этом – правда человеческая.

И её вычитываешь из глаз, читаешь на лицах людей. Но и другое так же – то, что глубже. Что высказал, даже выкричал, как нестерпимую боль – не тихим голосом Зосимы, а криком Ивана Карамазова – певец белорусского деревенского люда, наш романист Кузьма Чорны. Потому что здесь уже век XX, его масштабы. Здесь судьба целого народа. И боль, муки людей совсем реальных, таких близких памяти, сердцу.