Я из огненной деревни

«…Ну, и давай забирать всё имущество. Позабирали это всё. И мужчин там, женщин, которые помоложе – вроде это уже гнать скот и всё остальное. А потом – в каждую хату и давай убивать. У меня шестеро детей было, но они не то что дети – и двадцать седьмого года и старше. Старший сын стал говорить, он был в военном бушлате, он говорит:

– Мама, идут нас бить.

Пока я глянула в окно, дак они уже на кухне. Трое пришло уже убивать. Дети младшие ко мне, а я ему говорю:

– Хоть бы ты скрылся куда, а то заберут в Германию.

А они как влетели, дак на его: «Партизан!» – да к нему, а другой – ко мне. Дак я, когда убивал моего сына, дак я вот так глянула на него, на сына… И девочка у меня на руках, дак он в меня стрелял, не попал уже в голову, дак вот здесь пуля прошла и вот где засела. И девочка у меня, три года, была на руках. Дак я не знаю, или я её задушила, когда упала, но я уже не чувствовала больше ничего никакого. Стали дети кричать, стал он стрелять в этого старшего хлопца, да в меня – дак я уже не помню тогда… Пришла в себя, поглядела на этих детей по хате – известно, убитые. Посидела да опять легла. Да уже лежала. Крови было много в хате. Они приходят в хату обратно. Те или не те – я уже не знаю. О чем-то полопотали и ушли. Они, наверное, не заметили, что я живая, они б добили. Выползла я в садик да и села у хаты. Известно, и кровь из меня льётся… Потом пришли они в хату да чем-то как стукнули – уже и горит хата. Я сидела, сидела, уже и крыша бросается на меня, и голова моя обгорела, и одёжа моя горела. И некуда мне деваться. Уже – никого, тишина. Думаю, може, где кто остался. Иду, дак мальчишечка лежит убитый на поле, утекал. Это Болесев мальчишечка, а потом – Кривоносов мальчишечка, раненый. Да говорит:

– Тёточка, спасайте меня.

Я говорю:

– Дитятко моё, я и сама не могу, у меня кровь льётся, зубы повыбиты. Говорю, полежи, може, я кого увижу.

А за речкой, глянула, – их, как овец, стоит, этих немцев. Дак они как стали по мне стрелять из пулемётов. Дак я упаду, кажется – я так уже утекаю. А я на одном месте всё. Упаду в эту воду, в речку, да там и пробыла, пока стемнело. Наши мужчины этого мальчика подобрали и в подвал положили. Он там и помер. А некоторые живьём дети горели, которые поменьше – не стреляли. Ой, я и не припомню, сколько нас побили в наших Переходах. Я тогда там жила. Все и погибли. Не там побили, дак в партизанах они перемололись, то на фронте. И деревни совсем нема…»

Надея Александровна Неглюй. Красная Сторонка Слуцкого района Минской области.

«…А они окружили деревню и нас уже никуда не пускают. А мужчин взяли скот гнать. Которые молодые были. Женщин ни одной не взяли, только мужчин. Мужчины собираются скот гнать, а мы уже знаем, что с нами будет…

Я прибежала в свою хату. Я уже боялась куда-нибудь от детей бежать, у меня четверо детей. Чтоб меня уже где-нибудь на улице не убили, а около детей. Ну, и так сидим мы. Эти мужчины уже ходят, скот повыгоняли. И этих мужчин отправляли уже из деревни. А мы в той хате остались. Ну, и они входят. Походили, походили походили.

А мы говорим:

– Паночки, что вы делать будете с нами? Убивайте нас, только детей наших не бейте. Повыбрасывайте во двор, и всё.

А мороз был, зима такая была. Ну, а они что – говорят по-своему, не узнаешь, что они говорят. А потом ушли. Пришли опять. Скомандовали – мы попадали на пол. Тогда ж матрацы были, дак они из этих матрацов повытрясли солому на пол, чтоб она горела, эта солома… Мы так попадали – девочка моя так вот, у меня в головах, а мальчик – так вот. А старший мой – дальше, и всё плакал: «За что нас будут убивать?..» Плакали, кричали…

Эти немцы придут в хату, а мы на коленца постанем и просим, чтоб наших детей не убивали. За что их убивать, что они вам виноваты? Старшему мальчику было двенадцать лет. А младшей девочке было пять, самой младшей. Ну, а они всё равно ничего нам, не понимают, смеются… А потом входят убивать…

Один вынимает наган, а другой из автомата. Мы попадали, и начали они нас бить лежачих…»

2

Если ехать с юга на городок Копыль – вокруг чернозёмное раздолье Слутчины! – издалека видишь две деревни: одна вдоль другой, смотрят одна на другую с пригорков. Великие Прусы и Малые Прусы…

При въезде в Великие Прусы на чёрном поле белеют высокие плиты памятника, издалека видные. Фамилии, что выбиты на тех плитах – десятки раз одна и та же фамилия повторяется и только имена другие, – в сегодняшних Великих Прусах звучат редко. Не только семьи, но и корни целых крестьянских родов были уничтожены.

Среди совсем новых фамилий сегодняшних жителей деревни всё ещё, однако, держится и та, которую смерть, много раз повторив, записала на тех огромных плитах. Живёт в Великих Прусах Мария Фёдоровна Кот. Летом здесь живёт. На зиму – как птицы перелётные – она и тихий дедок Иван Сильвестрович разлетаются. Она – в Минск, к своему сыну, а он – в Копыль, к своей дочке.