Я из огненной деревни

«Ксёндз с амвона рассказывал, как бог испытывал веру Иова. Он наслал всякие несчастья… Он знал, что это Бог его так карает, однако не перестал молиться Богу и славил Бога, и не возроптал на Бога. Бог за это вернул ему всё… и дети у него другие родились, как раз столько, сколько было тех, что умерли. И это же тысячи лет говорится людям, и неужели никто не подумал ни разу, что нельзя так говорить человеку, потому что это великая неправда… Если бы я завёл другую семью и если бы снова вернулась ко мне моя жизнь – и чтоб дом новый, и чтоб хлеб свой, и чтоб снова сын маленький выбегал мне навстречу, так в доме я могу, в другом, жить, на коне я могу и другом ездить. А дитя моё – оно ж жило, смотрело на свет, знало, что я его отец! Дитя будет другое, но не то, которое испытало муку, и мука эта осталась на веки вечные, потому что она была и никто уже не сделает так, что её не было».

Слышишь это в самых тихих голосах людей! Ко всему миру обращённое…

Прасковья Адамовна Орловская из деревни Городище Логойского района Минской области.

«…Соня первая была, Миша, Ванька и Лёник был. Лёнику было девять месяцев, младшему, а Соне, видать, уже годков было тринадцать. Старшей. И Мише было девять лет.

Подойду я детей будить, а он: «Не трогай». Не знаем, что делать. И там горит, и там горит – всюду горит… А уже бегут и к нам в белых халатах, а ночь – видная. Ай, что ж мы будем делать? А у нас в хате да был старый пол, и эти половицы прогибаются. Дак мы с ним говорим, а только они в хату, дак он скоренько да в ту яму. А я стою. Уже не будут же они меня трогать. Один в пороге с винтовкой стоит, а другой подошёл так вот и говорит:

– Огонь зажигай!

Правда, они сами, кажется, зажгли эту коптилочку маленькую… А это моё маленькое, девять месяцев, что в колыбели, проснулся и стал плакать. Я подошла, взяла его на руки. Взяла это дитя. А я – как стояла, в этом пинжачке… Да зимой. Хорошо, что взяла платок, такой вот был пеньковый, большой. Дак я его прижала к себе. Эта Соня, старшая, проснулась. Я и мигнула: «Соня, иди ты со мной». А те разоспались, никак не разбужу их. И подойти к ним боюсь.

А меня уже так тянет за порог – ну, уже не могу…

Вышла ж я в сенцы с этим дитём… Не могу… Этот пропустил, что стоял… Не могу в хату вернуться – всю трясёт… Я дальше ещё, во двор – никто не бежит за мной. Я за хлев ещё… А потом слышу уже – горит хата, и выстрелы, и всё уже там. Трещит и горит. Сижу я в этих кустах, близенько около хаты. Ой, ой, ой – не могу ж я выдержать, трясёт всю… Слышу – Соня моя плачет за хлевом… Живая выскочила из хаты…

Выскочила я в эти кусты, а там соседка, Стефка. Да говорит:

– И моего же Гришку убили, и дитя убили!.. Хорошо, что ты уже хоть с этим дитём осталась. А у меня ж так никого нема!..

Иду я… Там такая баня была. Иду я к этой бане, гляжу – тогда и мой уже вылез из ямы, говорит, что хата загорелась, а он вылез из ямы, потушил эту хату, и детей положил в эту яму – Мишу и Ваньку. Убили. И Соня ранена была. Они все лежали на кровати. Они как сказали: «Ложись!», дак она с печи соскочила и легла. И через неё только пуля прошла, она и теперь больная.

А они огляделись, что наша хата потухла, и обратно до этой хаты, и подпалили. Хата гудит прямо, дак он тогда выскочил из той ямы, где забитых хлопчиков положил, и через окно. Тогда он пошёл… И я туда прибежала с дитём… Тут мне собрали кто что – кто платок с головы скинул, кто какую одёжину – я то дитя завернула. Иду ж я уже в Селец. А тут муж говорит, что ещё ж и наша Соня жива. Я и сама слышала, что она плакала, но нигде ж не найду я тогда… Пришла я в Селец, а моя Соня в Сельце. Люди ж боялись тоже: она заперта в хате сидит.

– Мамочка, я ж ранена.

– Что ж делать с тобою? Куда ты ранена?

– А я ж не знаю. Я ж бежала голая и босая. Я ж бежала в Селец и всё обморозила, в одной рубашечке бежала. Я ж отморозила и руки и ноги. Меня обмотали, и я тут лежу. Осмотрели, что я ранена, дак с окон сорвали занавески, перевязали меня… Мамочка, езжайте куда-нибудь, а меня потом заберёте. Тут же никого нема.

Ну, я, правда, поехала в Прудище, мне помогли там.

А мой муж поехал в Веснино, там моя родня. Назавтра мы собрались… Приехали мы в Веснино, а тогда и туда наехали они. Там одного забирали в полицию. А я же как в том страхе была, дак я тоже утекала. Эту мою девочку Соню, привезли партизаны в Веснино, до моей родни! Распухши такая, бедная, рада, что меня увидела. Мы с нею поплакали…

А тут сразу наехали они. И тут места нема. Я это за девочку, за хлопца маленького, Лёника, замотала его в постилку, как побежала – дак повалилась на лёд и это дитя убила… А боже мой миленький, а что ж мне делать уже! Не могу жить – сама дитя убила! Ещё и теперь не могу жить, как вспомню… Несла я потом, несла, а развернули ту постилку – неживое дитя!.. Хоть ты сама ложись да помирай…

Да как-то вот осталась жива и сама до сих пор живу. А как вспомню – дак зачем я живу?..»

Степанида Михайловна Дардынская. Жилин Брод Слуцкого района Минской области.