Я из огненной деревни

Слышим: уже немцы лопочут на берегу. Пошли они уже по лесу кругом. А в лесу землянки были вот тут, на берегу. Там сидели с детьми. Узнажские. Этот самый (показывает на мужа)… Батька его – девять детей было и всех привёл в землянку. Вот мы слышим: немцы лопочут. Мы тогда – ходу домой… Только мы прибежали туда, домой. С километр мы бежали туда по болоту. И так эти пацаны сыплют уже за нами, бегут. Вот этот Петя, Ганна и там была ещё одна… Говорят…

– Уже немцы оцепили Узнажь и не знаем, что… Будут убивать…

Это было под вечер, часов около пяти. Потом ночь переночевали, слышим рано: крик тут, коровы ревут. Баба одна была, Макариха, – кричит что-то… Ну, что ж такое? Надо ж подползти людям, послушать. Мужчины, старшие, из Ложков, поползли по болоту, по багульнику. Послушали. Говорят:

– Расстреливают!

Крик, плач – всё кипит там. Переждали мы этот день, сутки эти. Всё это успокоилось – надо же сходить поглядеть, что там такое. Подошли мужчины туда, поглядели. Тихо, только летают чёрные грачи стадом, кричат… Никого нет. И коровы ходят ещё. Несколько коров…

Вот. И уже тогда мальчуганы эти побежали поглядеть: уже никого не было, выехали все. Валялись тут ещё… Партизан убитый был, около землянки лежал, говорили.

Потом к этой могиле подошли. Пуня тут была колхозная. Они их запирали… К яме этой вели… К яме вели, раздевали, голых, бедных!.. И кожушки лежат вот. Кто в чём ходил, то валяется. В яму ложили и убивали. И немножечко землёй присыпали.

Вот лично был мой брат, приходил глядеть сюда. Дак говорит:

– Лучиночкой постучишь – сантиметра на два только земли было на них. Прямо ещё шевелилась эта земля…

Это на другой день только ходили они. Никого не было. Коты только вякают. Коров несколько ходило…

А потом через несколько дней… Зажгли эту деревню. Она горела… А его хата – вот этого (показывает на мужа), его батьки хата, дак та стояла. Его батьки брат был в Неманице, он услышал и пришёл сюда, когда деревню не жгли ещё. И говорит:

– Давай этого мальца хату на брёвна раскидаем. Може, когда что кому останется.

Взяли её, раскидали, дак она брёвнами валялась, пока этот хлопец – он же малый был ещё тогда – вырос, и уже (смеётся) поженились мы. Уже в пятидесятом году сложили это гнильё, и сенечки какие-то немного поновей примазали, и сидим. А теперь вот новую строим.

Вопрос: – Скажите, сколько тут убили людей?

– Триста шестьдесят душ… Тут было… Хлопцы были, хлопцы! А девки!.. Я ещё сама что поплакала… Хлопцы ж были такие!.. Наши ещё… А это что уже мне? (Показывает на мужа.) На восемь годов моложе. Ну, ничего. Пока копаемся. Такой уже жизни хорошей-то нема, но между собою хорошо живём…»

Каратели хотели здесь, в Узнажи, создать впечатление, что уничтожают только тех, кто связан с партизанами. «Связанными» оказались все, а наиболее, известно, мужчины.

В посёлке Ухвала остались свидетели того, более выразительного, деления на «связанных» и «несвязанных».

Мария Викторовна Лукашевич, заведующая столовой на местном торфозаводе, рассказала нам, что её, подростка, каратели тоже допрашивали, как связную партизан. Потом они выгнали всех жителей Ухвалы на пустырь за селом и гоняли шеренга за шеренгой – протаптывали шлях для себя, очищали дорогу от партизанских мин. Взрыва не было.

Потом приказали всем сесть на корточки, избили одного старика, который уже не мог так сидеть, и начали выбирать «виноватых», «связанных».

«…У моей двоюродной сестры, – говорит Мария Викторовна, – был муж, коммунист, даже не муж, а брат мужа, не сам он, они сразу: за него и повели. А хлопчик был, Витя, одиннадцать годов. Дед и бабуля говорят:

– Иди к нам.

А тот батька говорит:

– Не. Где я, там и он.

Так вот и побрали людей, вельми невинных людей, и поставили их на левую сторону.

А нам сказали расходиться.

Когда мы отходили, все они кричали: «Прощайте, прощайте!»

Ну, мы шли без памяти…

…Там было сто пятьдесят человек. Яма была глубокая – колодезь старый без воды…»

…Над Мстижем светило солнце. Щедрое летнее солнце отражалось от побелённых заборов и стен, от голубых с жёлтыми каёмками ставен, похожих на крылья сказочных бабочек.

Мстиж – это собирательное название двух деревень на Борисовщине Минской области, просто Мстиж и Мстиж-Волоки, из которых образовалось своеобразное местечко.

На развилке дорог, около здания сельсовета возвышается обелиск-памятник на братской могиле мстижских мужчин, расстрелянных в октябре 1942 года.

Об этом нам прежде всего рассказал дед Александр Феликсович Лисичонок. Ему удалось в тот страшный день заранее удрать в лес. Память у Александра Феликсовича притупляется, однако как-то умно и последовательно, как усыхают ветви у старого дуба – обламываются более мелкие веточки, а стержень твердеет.