Я из огненной деревни

А они сидят под кроватью, эти бабы. А они их вытаскивают. С детьми: два мальчика и две женщины. Вытаскивают они их вон, и мы стоим это на дворе. Немцы стоят около нас, чтоб мы не поутекали. Ах!.. Тогда выгнали их во двор и только слышим – пок! А это дети: «ай-яй-яй!..» Пок! – второй раз, и эти опять в крик. И четыре раза выстрелили и убили их… И убили их, а нас всю молодёжь, которую оставили, погнали…»

Рассказывала Мария Фёдоровна Верховодка. Иканы Борисовского района.

Из той же деревни – Тимофей Микитович Тарасевич.

«…Моя хата была около кладбища. Жену с детьми забрали и убили там. А я в подводы, возчиком поехал. Приехал домой, а тут уже все убитые. Когда убивали, я тут не был. Нас было человек пятнадцать в подводах. Приехали, а вся груда эта – убитые и сожжённые… Все чисто побили, никого не осталось. Где ж люди? Пошли искать, а они так во: как горели, локтями в землю, так волосы обгорели, а головы – как капуста, белые кочаны.

Сот около семи убили. Тут ещё немцы дорогу расчищали, что партизаны лесом завалили, взяли из Горелого пятьдесят мужчин да потом и их застрелили, – они шли домой и зашли сюда, дак они их переняли и побили. Которые утекали, дак и на поле побили. После находили по кустам.

Потом ехали из Плещениц чужие возчики, и тех переняли, и тех сюда, побили…»

Так уж втянулись в дело, что и про «селекцию» забыли.

Так и пошли бы. По всей Земле…

Безысходное горе

Шли дожди. В конторе совхоза «Ухвала» Крупского района Минской области нам сказали, что, пока не подсохнет, в деревню

Узнажь доехать нельзя. Однако мы не могли отказаться от этого маршрута. Положились на опыт Саши Пехоты, который уже около двух недель возил нас на облисполкомовском «газике», преодолевая трудности, где сноровкой, а где понятным в партизанском сыне энтузиазмом.

Как только мы свернули с гравийки и начали углубляться в лес, стало ясно, что люди нас предупреждали не случайно. На первом километре лесной дороги стоял скособоченный трактор, перекошенной трубой зовя на помощь. Безнадёжно увяз транспорт с хлебом. Буханки, прикрытые брезентом, стерегла молодая, румяная магазинщица.

– До Узнажи далеко?

– Ой, на том конце света. Не доедете, дядечки. Вернитесь лучше.

А дождь лил и лил, ровный, тихий, спорый, как осенью. Даже, когда ненадолго прояснялось и сквозь кудель облаков проглядывало солнце, с неба всё равно капало.

Миновали, объехав загуменьями, большую, хорошо застроенную деревню со свойским названием Гумны. Дальше снова пошли леса, болота, гати, грязные броды. И, наконец, – поляна, как многоцветная домотканая постилка – зелёная тимофеевка с рыжими пятнами отцветшего щавеля. На поляне – Узнажь. Деревня серая, плоховато застроенная по здешнему лесному краю, где строительный материал под руками. Может, что дождь, но Узнажь показалась нам непохожею на другие восстановленные деревни, где обычно люди стараются строиться с размахом, и этим утверждая свою живучесть. Не было здесь зелёных насаждений, улица выглядела не в меру широкой и пустой.

В третьем от начала дворе слышалось оживление: человек, к которому мы приехали, Пётра Владимирович Саковец, ставил телевизионную антенну. Помогали ему двое парней в куртках-болоньях. Мы попросили Пётру Владимировича уделить нам немного времени.

«…Это было в сорок втором году. Осенью. Уже картошку копали…

Ну, я был в Ложках. Пас там. Пришёл домой. Стали ехать партизаны по селу и кричать: «Немцы едут, утекайте!» Я тогда побежал сюда, в деревню, в Ложки деревню…»

Пётра Саковец рассказывает о побегах, что часто повторялись. Оказывается, беда случилась не тогда, не в тот раз. Мужчины из Узнажи часто удирали вот так, по сигналу партизан или по тревоге, которую подымали сами жители. Удирали в соседнюю деревню, что ещё глубже в лесу. И память рассказчика, тогда ещё пастушка, все те страхи и побеги смешала в одно. «Тот раз» выделился только вражеским обманом. А обман в народе помнят особенно.

«…Они тогда собрали не всех людей, – припоминает рассказчик. – Они сказали, немцы: «Кого где в лесу поймаем – будем расстреливать, а если дома – так нет». Бабы пошли, своих мужиков посзывали всех. Тогда они снова ночью наехали. Их в сарай закрыли и давай расстреливать. Ну, вот…»

«Ну вот» – часто мы слышали его от мужчин, от женщин – там, где человеческого языка не хватало, чтоб высказать бездну ужаса.

Пётрова жена Ганна Ефимовна родом из тех Ложков, куда пастушок удирал прятаться. Она принадлежит к тому типу деревенских женщин, у которых годы и невзгоды не разрушают здоровой красоты. Морщины, что легли на её лице, как бы подсвеченном светлыми, густыми волосами, только прибавили ему выразительности. Она намного старше мужа, но с виду кажется даже моложе его. И память на события у неё свежее, и рассказ живее, хоть и Ганну Ефимовну тоже не назовёшь излишне разговорчивой.

«…И пришли мы в этот день, когда немцы Узнажь оцепили, вот в это болото, к самому берегу, в клюкву. Втроём: две девушки и женщина. Из Ложков мы, совсем из другой деревни.