Я без ума от французов (СИ)

Селестин, конечно, назначил встречу в каком-то ресторане, и Тиерсен, смывая пот и присохшую сперму в гостиничном душе, надеялся, что брат планирует не только оплатить счет, но и приложить к нему весомую сумму. И позже, пожимая ему руку и представляя Цицеро, Тиерсен улыбается так, будто видит хищного зверя, который может озолотить владельца ярмарки, а может и вспороть ему кишки. Хотя Селестин меньше всего похож на зверя, скорее уж на тонкокостную птицу. В свои двадцать пять он выглядит весьма смазливо, и черные блестящие волосы уложены аккуратно, а хрупкие черты лица можно испортить все разом одним ударом. С Тиерсеном у них общего – только бледная кожа, и та загорела у старшего брата, да глубокие темные глаза. Цицеро разглядывает младшего Мотьера почти с непристойным любопытством не меньше минуты, пока тот неторопливо листает меню, и Тиерсен не выдерживает, пиная своего итальянца под столом.

– Не похожи, – резюмирует Цицеро, возвращая пинок. – Не жалко будет, если что случится.

– Простите, что? – Селестин поднимает взгляд и вежливо улыбается. Он тоже говорит на итальянском, но не так бегло, как остальные члены семьи: он почти не покидает Францию.

– Ничего, – успевает вставить Тиерсен перед тем, как Цицеро снова открывает рот. – Мы устали, это была… долгая дорога. Так что давай к делу.

– Действительно, – Селестин определяется с выбором и жестом подзывает официанта. – И для начала ты расскажешь мне о своей новой работе. И, надеюсь, опыт предыдущего раза научил тебя тому, что я проверяю информацию.

– Мог бы и не напоминать, – Тиерсен следом за ним тоже называет что-то французское и совершенно непроизносимое официанту и, поймав растерянный взгляд Цицеро, кивает на него, говорит что-то еще и улыбается. Цицеро снова расслабляется и устраивается на мягком стуле удобнее, оглядываясь по сторонам. Братья все равно говорят на французском, и он ничего не понимает. К тому же все, что мог, он уже сделал, предоставив Тиерсену в полное пользование восстановленную по памяти записную книжку с самыми разнообразными контактами.

Когда приносят вино и легкий ужин, становится чуть веселее. По крайней мере, Цицеро может смотреть в тарелку, а не на лицо Селестина, которое ему уже надоело: это лицо дельца, в сердце которого нет места ни вере, ни страсти, ни чему еще интересному. Зато Селестин сам пару раз удивленно поглядывает на Цицеро, когда тот начинает шумно царапать тарелку вилкой в погоне за очередным маленьким помидором: это не то чтобы необходимо, но хотя бы не так скучно.

Цицеро весь изводится, пока братья неторопливо что-то обсуждают, и заказывает еще вина, щелкнув по бокалу, деловито кивнув на него и надеясь, что официант его понял, пару раз отходит в туалет, корча себе рожи в зеркале, и просто ерзает на стуле. Проходит уже около двух часов, когда разговор переходит на слегка повышенные тона. Цицеро прислушивается с любопытством, больше к интонациям, чем к незнакомым словам, опустошая уже пятый бокал, и вздрагивает, когда Селестин, вдохнув глубоко и прикрыв на секунду глаза, вдруг поворачивается к нему, снова улыбаясь.

– Вам не скучно? – спрашивает на итальянском с акцентом. – Мы с братом увлеклись обсуждением наших дел и забыли о приличиях. Я же правильно понимаю, что вы совсем не говорите по-французски?

Цицеро открывает рот, чтобы отметить, что наконец-то и на него обратили внимание, но Тиерсен снова его перебивает.

– Я же уже говорил тебе, что мой компаньон говорит только на итальянском.

– А вы давно знакомы с месье Тома? Тиерсен сказал, что именно вы порекомендовали его, – Селестин не обращает внимания на брата, и Цицеро замирает на секунду, почти сразу улыбаясь и начиная вдохновенно врать. Он использует все то, о чем они говорили с Тиерсеном, придумывает на ходу десяток правдоподобных историй, отметая девять из них, и без особых проблем отвечает на новые и новые, напоказ невинные вопросы Селестина. Пока не начинает утомляться: это все больше походит на вежливый допрос. И, хотя Тиерсен часто говорит за Цицеро, маленькому итальянцу все равно не нравится этот разговор, ему хочется сжать колено старшего Мотьера под столом и как-нибудь неприятно пошутить, но он понимает, что за это Тиерсен точно рассердится на него очень сильно. Поэтому он только облегченно выдыхает, когда братья опять начинают вяло переругиваться.

Наконец Тиерсен поднимается и явно недовольно жмет руку брата. Селестин пожимает плечами и касается руки Цицеро коротко, едва сжав пальцы. И, разумеется, они холодные, будто его только из могилы вырыли. Цицеро передергивает плечами и торопливо шагает за Тиерсеном, пробормотав что-то вроде не самого вежливого прощания на итальянском. Его сейчас волнует только то, что Тиерсен видимо очень рассержен или расстроен, по нему не разберешь, и, когда они садятся в машину, Цицеро думает, что его надо будет развеселить. Потому что гнев ли, уныние ли – все одно грех, а Тиерсену ни в коем случае нельзя грешить.