И. Полетаев, служивший швейцаром

Полетаев снял кеды, поставил к стенке чемодан и, недоумевая, что за тип среднего пола воцарился в Эмкиной квартире, вошел в комнату. Все в ней сияло: новые шторы с райскими цветами, новые вазы — с райскими цветами, а на столе… на столе-то чего только нет!

— Познакомься, — продолжая нарочито скалиться, Эмка взяла Полетаева за локоть, — мой супруг Ферапонт Иванович Тю…

— Супруг?!

— А как там моя сестрица?! Здорова ли?! — Эмка обернулась к махровому шару. — Покормлю племянничка и расспрошу о родне! — Она впихнула Полетаева в кухню, закрыла дверь и зашипела:

— Сотру тебя с лица земли, засажу на пятнадцать лет за украденные бриллианты, только пискни!

— Я что, — Полетаев пожал плечами, ощущая себя так, будто недавно он был при смерти, а сейчас вдруг ему сообщили, что он уже умер, — я что? Только где ты такое чудище откопала?

— Не чета твоей деревянной башке! Он, знаешь, кто?

— Тенор, по-моему, из церковного хора.

— Он — хлебопекарный заводик, год как вдовец.

— Жену его ты сама утопила? Или под трамвай бросила?

— Поговори еще! — Эмка тревожно глянула на дверь и заговорила громко. — Ешь, ешь, золотой мой, неухоженный, вот тебе икорка, вот…

— Так ты не только меня словами подчуй, а по-настоящему корми, а то заглянет твой заводик и поймет, какая ты обманщица!

— Из любой ситуации ты, Полетаев, выгоду для себя извлечешь!

Эмка сходила в комнату и вернулась с икрой, языком, нарезанными ананасами…

— И коньяка налей работнику, да "Камю" не пожалей!

Она поставила на стол и коньяк. Он внимательно изучил бутылку.

— Да отличный коньяк! Пей, остолоп и объясни, с чего ты явился на ночь глядя?

Полетаев выпил рюмочку и немного осмелел.

— Мне сегодня нужно у тебя переночевать Эмка, не прогонишь ведь ты родного племянника на улицу?

— Переночевать?! Что случилось?! Говори прямо, что с квартирой?! Сгорела?! Затопили соседи?! Говори!!

— Да все там нормально, успокойся, квартира твоя цела, не сгорела, не затопило ее, просто я там больше жить не буду.

— И почему же?

— Ага, не хочешь со мной расставаться! — Полетаев выпил еще рюмку. — Чувства твои ко мне не остыли?

— Я надеялась, что ты продашь все, что обещал, а уж потом я тебя рассчитаю.

— Нет у тебя сердца, Эмка. Именно поэтому я и ухожу от тебя навсегда. Я тоже… — Он замолчал, мечтательно глядя на кусочек ананаса, потом взял его, надкусил и, смакуя, загадочно улыбнулся.

— Тоже — что? — не выдержала Эмка. — Что — тоже?

— Женюсь!

— Женишься?

— Именно так.

— А ведь как всегда врешь!

— И рад бы соврать, но невеста на пятом месяце, а папаша у нее какая-то шишка в прокуратуре.

"Нам с тобой теперь не по пути!" — сказал Эмкин взгляд и тут же в комнате возликовал фальцет:

— Эммочка, ау? Мулечка, ты скоро?

— Ау, — повторила Эмка басом, — а тебе, Полетаев, выходит что уа.

…Он на цыпочках пересек лунный квадрат и прислушался: фальцет ласково посвистывал, Эмка кряхтела во сне.

Эмма Феликсовна, вы недодали мне за мою службу кучу денег, мысленно обратился к ней Полетаев, чуть приостановившись, вы каждый раз нагло обсчитывали меня, у вас теперь семейное счастье, а я одинок и совершенно бесприютен, поэтому я считаю своим долгом взять у вас долг так сказать без вашей на то воли. Он очень осторожно открыл дверь в маленькую комнату, где у ювелирши хранилось все самое ценное, и, оглянувшись, вновь прислушался: то же сладкое посвистывание фальцета, то же басовитое кряхтенье рабовладелицы. Райские птицы на шторах потусторонне светились, голубели их высокие хохолки, переливались перья длинных хвостов. Тссс. Полетаев сделал несколько осторожных шагов в глубь комнаты. Скрипнул паркет. Мама! До чего довела меня эта страшная жизнь! Ведь я сейчас совершу!.. И не в первый раз, сэр. Но я не ворую, сэр, я беру то, что заработал своим трудом, сэр. Я был у Эмки и массажистом, и домработницей, и продавцом, и сторожем… Я был у нее всем, а сколько она мне платила? Жалкие гроши! И в конце концов бросила ради мыловаренного… Хлебопекарного, сэр. Полетаев сделал еще несколько шагов. Вновь скрипнул паркет. На стене качнулась сутулая полетаевская тень. Он замер. Снова прислушался: Эмка все также сосредоточенно кряхтела, но фальцет почему-то умолк. Полетаев застыл на середине комнаты, точно статуя в парке. Если только сатрапша проснется, ему конец! Но все было тихо, мирно тикали одни часы и электронно светились другие: три часа пятнадцать минут сорок две секунды.

Мягкий прыжок! Здесь! Бриллиантовые серьги сверкнули, кольцо с изумрудом мигнуло кошачьим глазом, только темно-красный рубин казался в темноте не рубином, а черным углем.

— Не клади в карман, — сказал за его спиной фальцет, — отдай лучше мне.

Немая сцена.

— И проваливай! — Его кулак, четко попавший Полетаеву под ребра, оказался много солидней голоса.

— Уйду, конечно, — выдавил из себя Полетаев, опустил глаза и ахнул: там, где у всех один, у фальцета было два, вы не поверите, ты не поверишь, Григорий, два!

— Искусственный один, значит, — прогудел Застудин.

— Что делается, Господи? Что на белом свете творится?

— А тебе что ночью не спалось?