И. Полетаев, служивший швейцаром

Чтобы облегчить себе ожидание, изматывающее всегда, как ноющий зуб, Полетаев стал глазеть на прохожих. Надо же, удивленно заметил он после нескольких минут наблюдений, у всех вроде и лица радостные, и настроение бодрое, живуч, однако, если не сказать больше — неискореним наш народ, осыпаются эпохи, правители, государство обрушивается прямо на своих сограждан, а сограждане знай бегут себе, стряхивая с себя обломки, да еще улыбаются. Прав был Бисмарк, прав.

Из подъезда выскочил мальчик лет десяти, у него были зелено-синие смеющиеся глаза и густые русые волосы с выгоревшей прядкой, падающей на пшеничные брови.

Тоже полысеешь, не торжествуй, мрачно сказал ему Полетаев мысленно. Мальчишка, видимо, не имел способностей к телепатии или, так сказать, был выше личных обид, поэтому он беспечно сел рядом с Полетаевым на скамейку, достал из кармана джинсов шоколадку и, развернув обертку, засунул шоколадку полностью себе в рот. Обжора, подавишься или будет заворот кишок. Но мальчишка все прожевал и снова полез в джинсовый карман, теперь за батончиком "Пикник" (о котором Полетаев только мечтал, но никогда его не пробовал). Распухнешь, внутренности твои слипнутся, посылал ему Полетаев мысленные телепатемы. И вдруг тот повернулся к нему, улыбаясь, вытащил еще одну шоколадку…

Небось папаша у тебя всю конфетную фабрику обворовал!

…и протянул ее Полетаеву.

— Возьмите! А то вы такой грустный.

— Это я-то грустный?! — возмутился Полетаев, тем не менее шоколадку взяв. И уже снял цветную обертку, развернул приятно шуршащую серебристую бумажку и готовился откусить от коричневого, ванильно пахнущего прямоугольника, как вдруг заметил, что из подъехавшей машины горделиво выходит граф Лиходеенко.

— Ты его знаешь? — показал он на графа, снова завертывая шоколадку и засовывая ее в карман рубашки.

Мальчишка кивнул.

— И я знаю, он писатель. И я писатель, пьесы сочиняю.

Граф неторопливо приближался.

— Он не писатель, — сказал мальчик, — зато у него есть брат, но он живет не здесь, они близнецы, так вот брат его — знаменитый писатель, много стихов написал и придумал даже сказки, которые мне нравятся, а Евгений Сергеевич, он наш сосед, никакой не писатель…

Граф неумолимо приближался. Высокий, с тростью, с красивой узкой головой, арабский скакун… какой облом!..

— А кто он?!

— Просто брат.

— Братьями не работают, — чуть не плача проговорил Полетаев и, едва граф приблизился к подъезду, поспешно схватил в руки пакет с коньяком и спрятал за ним свое лицо.

Но мальчик был не по годам смышлен.

— Братьями работают, — сказал он, засмеявшись, и в такт его смеху хлопнула дверь подъезда, — моя мама например, работает у моего папы женой…

— А я ему свою пьесу дал почитать, — Полетаев снова положил пакет на скамейку, было видно, как граф поднимается на лифте по полупрозрачно-желтой трубе, закрепленной на отреставрированном фасаде старинного дома, — и коньяк вот принес в пакете, представляешь, пацан?

— Представляю.

— Откуда? — горько усмехнулся Полетаев. — Ты небось и писателя никогда близко не видел, вот только меня…

Лифт наконец остановился и, через минуту вызванный кем-то, пополз по желтой трубе обратно.

— Видел, — засмеялся мальчик, — у меня папа писатель, он написал много книг и его издали даже во Франции! Но он почти ни с кем не общается, потому что в нашей стране сейчас, пап говорит, писатель — как Миклухо-Маклай, понятно? и у нас в доме все считают, что он просто что-то делает на компьютере.

Полетаев ошалело смотрел на него.

— Хочешь, я дам почитать ему твою пьесу?

И в этот миг что-то произошло. То ли одновременно во всех квартирах, во всех домах, на всех улицах, площадях и переулках включили свет, то ли пролетело НЛО и Люба права: это они летают, они нас учат, они везде, всюду, они, они, они…

— Я пошутил, я никогда не писал пьес. — Полетаев встал и, оставив на скамейке пакет, торопливо пошел прочь.

— Вы забыли! — вслед ему крикнул мальчик, но Полетаев, слегка обернувшись, только помахал ему рукой.

— Тогда я отдам графу?!

И эхо в душе Полетаева откликнулось: да — фу, да — фу.

* * *

Он перебросил через покосившийся забор чемодан и перелез осторожно сам. Собака, всегда упрямо молчавшая, когда он проходил через калитку, яростно залаяла. Полетаев затаился в кустах. Кажется, замолчала, дура. Ему на мгновение стало жалко, что он никогда больше не увидит ни этой собаки, ни этого тихого дворика, никогда больше подсолнух, как подвыпивший швейцар, не встретит его у подъезда, и Тимофей…

Молчите, проклятые струны!

Он привстал и осмотрелся: долгая деревянная ограда, заросшая чертополохом, лопухами и крапивой (впрочем, он, как всегда, был не очень уверен в названиях), огибающая хозяйский двор, как оказалось, одновременно отгораживала его от глубокого оврага, рассекающего деревню на две неравные части и сейчас черневшего непроглядной глубиной.

Придется ползти через эту гигантскую земную трещину, брат.

Нашарив в кармане спички, он зажег одну, сделал пробный шаг и тут же присел: вдруг хозяева проснутся и заметят на задворках их участка странный огонек? Ерунда, брат, они спят, как сурки.