И. Полетаев, служивший швейцаром

— Чего? — Полетаев прижал к себе папку Берии.

— Говорю, паспорт давай!

— Нету с собой.

Ловкий, несмотря на громоздкость, Мариночкин папаша вырвал после непродолжительной борьбы кожаную папку у него из рук и грубо, как насильник, отрыл ее.

— Надо верить людям, — сказал Полетаев, равнодушно наблюдая, как на землю плавно слетает конверт, потом замахрившийся лист с нарисованной рожицей, — паспорта там действительно тютю, чего искать-то?

— Что?! Может, ты, аферист, еще и женат?! Тогда ты от меня все равно не уйдешь! Я всю твою тараканью родню повытопчу, тебя с дерьмом смешаю!

— Понял, — сказал Полетаев. — Я все понял. Говорю: завтра приду. Куда я денусь?

— Это верно — деться тебе некуда!

— Только должен предупредить: я шизофреник, у меня справка из соответствующего диспансера имеется…

— Справка, это хорошо, — ухмыльнулся отец Мариночки.

— …бываю буйным, мебель крушу, родственников душу и так далее.

— Это еще кто кого.

— И к тому же я алкоголик. У меня запои и провалы в памяти.

— Ну память я тебе сейчас живо подлечу! А кто ты есть, мы после свадьбы разберемся.

— Будет, будет свадьба, — забормотал, увертываясь от свинцовых кулаков Мариночкиного папаши, Полетаев. — Я честное слово даю.

— Ты мне не честное слово, а залог давай. Деньги вынимай, говорю!

— И денег нет.

— Тогда снимай часы!

— Часы?

— Снимай! — И Мариночкин папаша сам содрал с Полетаева дорогие Эмкины часы — ее первый (и последний, господа, подарок Полетаеву). — Маловато будет. Папку давай. Кожаная? — Он пощупал ее, помял. — Неплохая вещь. Пойдет.

— Да, не волнуйтесь, батя, — отдавая реликвию, проговорил Полетаев, уже понимая, что на сегодня он спасен, — приду, куда я денусь, я ведь… это… люблю Маринку, просто ссора у нас вышла, то да се, приревновал немного, с кем не бывает, милые ссорятся, только… и тому подобное.

— Придешь? — помягчел громила.

— Приду.

— Любишь, говоришь?

— Люблю.

— Она — золотая девка, летом домработницей в одном богатом доме, а зимой в столовой работает. Ну, покуролесить любит, покуражиться малость, так красивая, верно? Вы с ней пара. Ну, давай покурим по одной — и до завтра.

— Покурим.

— Я все больше папиросы.

— А я вот…

— А чего так слабо? Не " Вист" какой-нибудь?

— Говорю же, денег нет.

— Ну это ничего, — уже совсем добродушно заговорил будущий тесть (чей-то, господа, дай Бог Мариночке счастья), — мы тебя устроим на мою стройку, я и кровельщик, я и слесарь, будешь у нас крановщиком, серьезная профессия, а главное, прям для тебя, крановщик он ведь на своем кране над всем миром стоит…

Не сон ли это, поразился Полетаев, что он такое гутарит?

…всем земным миром владеет, а головой своей в небе парит!

* * *

…Он влетел по ступенькам, открыл дверь, заскочил в квартиру, здесь больше оставаться нельзя, рванул дверцу шкафа-купе, он приводил Мариночку сюда! торопливо выдвинул ящики письменного стола, скорее, скорее, скорее, нужно удирать сейчас, завтра ее папаша вломится с кувалдой и забьет, как поросенка, скорее, где чемоданы, один у Эмки, а второй был здесь, вот он, так, джинсы, откуда они, Застудин дал поносить, он растолстел и в них уже не влазит, так, рубашка, майка, документы у Эмки, трусы, еще трусы, носки, книжки пока оставлю, тяжело тащить, что еще, зубную пасту, мыло, щетка, домашние тапочки, выпить ничего нет и не надо, а то Эмка, а что Эмка, собственно, я иду к ней с серьезными намереньями, а не просто так, я иду жениться, скажу, Эмма, я принял трудное решение, годы не помеха чувству, мне даже сон приснился, ты ведь веришь в сны, снилось мне, что я покупаю отрез дорогой шерстяной материи, ты загляни в сонник, шерсть — это ты, Эмма! он все запихал наконец в чемодан и оглядел комнату.

А было вам здесь неплохо, господин Полетаев. Неплохо, сэр, вы правы. Никто на вас не давил, никто вас не дергал. Да, вы правы, здесь на меня не капало, сэр. Эмма Феликсовна, конечно, материя грубоватая… …Не будем пока о дурном, сэр, как говорится, каждому свой крест. Но что вы напишете свой маме? Я напишу, что женился на известной артистке. А если ваша сентиментальная мать вздумает вас проведать? Зачем загадывать так далеко, сэр! Мне и так плохо, так плохо, плохо, плохо… Остановитесь, сэр, и гордо поднимите голову. Все лучшее всегда впереди. Пора. Трубы гремят, будь смелей акробат.

Он тащил по вечернему городу чемодан. Чемодан бил по ногам. Темная кошка с неприятным мяуканьем выбежала из-под кустов. Полетаев поплевал через левое плечо.

По кожаным курткам и по стеклам автомобилей стекали неверные лучи от фонарей. Чемодан бил по ногам.

Эмма Феликсовна открыла дверь, и по ее лицу Полетаев понял: произошло что-то невероятное.

— Уходи, — прошептала она сдавленно.

— Что?

— Уходи, уходи.

— Кто к нам пришел? — произнес сладкий фальцет. — До меня донеслось, милочка, что ты с кем-то беседуешь? — И пораженный Полетаев увидел, что в прихожую вкатывается небольшой махровый шар в очках с золотыми дужками.

— Мой племянник, — обернувшись к шару, фальшиво оскалилась Эмка, — молодой драматург.

— Так что ж ты его, душечка, на пороге держишь?

— Проходи, — грубо, но очень тихо сказала Эмка.