И даже небо было нашим

Я опустил голову. Его кулаки слегка разжались, к побелевшим пальцам прилила кровь, но затем кулаки сжались снова. С шеи свисал крестик. Перед отцом предстал его погрязший во грехе сын.

— От меня или не от меня, но я там был. Я больше желал других, чем ее, но я был вместе с остальными.

Словно догадываясь о чем-то, отец произнес:

— Тебе не надо беспокоиться, Томмазо. Ты не станешь таким, как я.

Потом к столу подошел охранник. Он не сказал, что время свидания истекло, не показал на висевшие на стене часы. Мы трое давно привыкли к этой процедуре. Я встал первым. Отец разнервничался, но повод для волнения усмотрел не там, где надо.

На следующий день сад «Замка сарацинов» был весь в бело-розовом убранстве. Я помогал садовникам украшать живые изгороди из самшита. Перед приездом гостей я в последний раз осмотрел накрытые столы, чтобы проверить, поставлена ли у каждого прибора салфетка, свернутая лебедем. Совершенно неожиданно мне пригодилась одна из маленьких хитростей, которым нас за все эти годы обучила Флориана: при виде салфеток, свернутых лебедем, синьор Наччи сиял от удовольствия.

Мы с Коринной все еще не разговаривали. Издалека я наблюдал, как она наливает вино гостям. К четырем часам праздник начал выдыхаться. По дворику носились перевозбужденные дети, музыка зазвучала громче, толпа гостей разделилась: одни пошли на площадку для танцев, другие направились к бару. Крепкие напитки не были включены в стоимость банкета: синьору Наччи было выгоднее продавать их отдельно. В баре гостей обслуживали Коринна и я, сменяя друг друга. В какой-то момент я открыл кассу, схватил пригоршню купюр и сунул в карман брюк.

Виновница торжества, восьмилетняя девочка, которую утром привели к первому причастию, начала разворачивать подарки. Возможно, я почувствовал зависть, видя, как она разрывает бумагу, а люди вокруг толкаются, чтобы ее сфотографировать; и я снова запустил руку в кассу. Деньги я сунул в другой карман брюк, но, оглядевшись, заметил Коринну: она смотрела на меня через застекленную дверь. Она не подала мне никакого знака, но не сводила с меня глаз достаточно долго, чтобы я понял: она знает, что я сделал. Затем она ушла.

Придя в общежитие, я вытащил деньги из карманов, они были влажными от пота. Я сосчитал их только вечером, когда был в безопасности, в башне, с моими братьями. Никола наконец решился попросить в долг у друзей. Теперь у нас набралось миллион двести тысяч. Денег, которые я не глядя выхватил из кассы бара, оказалось меньше, чем я думал. Батарейка в фонаре была почти разряжена, свет мигал.

— Когда следующий праздник? — спросил Берн.

— Через неделю. Вроде бы.

— А ты не мог взять больше? — спросил Никола. — Такими темпами мы и за месяц не соберем нужную сумму.

— Не мог. Они бы заметили.

— Если будем тянуть, доктор откажется. Так он сказал.

Виолалибера выглядела ужасно. Похоже, ее несколько раз вырвало, правда, непонятно чем, ведь она почти не прикасалась к еде, которую я приносил. И я не мог бы сказать, когда она в последний раз мылась.

— Идите сюда, — позвал Берн, — поближе ко мне.

Я, как обычно, повиновался, сел рядом с ним. Он сидел очень прямо, прислонившись больной спиной к стене. Виолалибера вцепилась в него с другой стороны.

— Ты тоже, — повелительным тоном сказала она Николе.

— Нет, — жестко ответил тот. — Вы что, не понимаете?

— Иди сюда, — настаивала Виолалибера.

Никола подошел к нам — и вдруг, словно смирившись с неизбежностью, уткнулся носом в колени Берна.

— Мы слишком долго были разлучены, — сказал Берн. Он как будто собрал нас в едином тесном объятии.

И в этот момент я произнес:

— Я поеду к Чезаре.

— И что ты ему скажешь? — спросил Берн.

— Я поеду к Чезаре, — повторил я.

Никто не ответил. В этом сплетении тел Виолалибера попыталась найти мою руку. Теперь каждый из нас чувствовал прикосновение других. Разве это не была наша любимая игра? Расслабить все мускулы и нервы? А затем обследовать каждый сантиметр ее тела, со всех сторон, внутри и снаружи?

Я чувствовал, как ритмично пульсирует кровь в хрупком запястье Виолалиберы. И подумал: а в том же ли ритме бьется сердце существа, которое у нее внутри?

«Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев моих меньших, то сделали мне»…

Но ведь Бога нет, а это значит, что и судить будет некому. Батарейка была почти разряжена, свет то гаснул, то загорался, выхватывая из темноты нашу четверку. Темнота. Мы. Темнота. И снова мы.

Когда я проснулся, мы все еще лежали обнявшись. Фонарь потух. Я чувствовал на руке, чуть ниже локтя, дыхание Виолалиберы, слышал храп Николы. Я оторвал щеку от ляжки Берна, влажной от пота, то ли моего, то ли его. Осторожно высвободился из переплетения рук и ног и на четвереньках пополз к лестнице. Выбравшись наружу, как всегда, испытал изумление: оказывается, мир за стенами башни все еще существовал.