Капитан Джон Паттерн на своем «Armstrong Whitworth FK.8» заметил «Альбатрос» и
сразу выбрал его для атаки.
Германец вел машину уверенно. Присмотревшись, Паттерн понял, что за штурвалом —
Эрвин Бме: изображение дракона украшало фюзеляж. Что ж, тем лучше.
Паттерн поднялся над «Альбатросом». Странно, германец реагирует медленно. Может
быть, устал? Английский капитан не знал, что для Бме это был третий вылет за день, но
очень хорошо почувствовал слабину противника.
Несколько попаданий — и «Альбатрос» загорелся. Он пытался планировать, но ничего не
получилось: как птица с перебитыми крыльями, самолет падал на занятую англичанами
территорию.
Паттерн вернулся на свой аэродром и на автомобиле приехал к месту крушения
«Альбатроса».
Тело германского летчика лежало рядом с самолетом. Это действительно был Эрвин Бме
— его портрет англичане не раз видели в газетах.
— Обыщите! — приказал Паттерн сержанту. — У него могут быть важные бумаги.
Действительно, в нагрудном кармане Эрвина Бме лежал толстый конверт, густо
исписанный невозможной немецкой готикой.
— Потом разберем, — решил капитан и сунул письмо в карман.
...Англичане похоронили своего знаменитого врага с воинскими почестями.
Нынче у меня скорбное известие о смерти Вашего брата. Война делает нас крепкими и
жесткими, но это происшествие тяжко ложится на мое сердце — Вы и сами знаете, какие
тесные дружеские узы связывали меня с Вашим братом.
В последний день перед своей смертью он был со мной, на моем новом аэродроме. Он
радовался тому, как идут дела в нашей любимой старой эскадрилье «Бльке», которая
ныне поднялась на прежнюю высоту, — в чем исключительно его заслуга.
И вот теперь оба они объединились в Вальгалле: Ваш великолепный брат и его великий
наставник Освальд Белльке, который для нас остался непревзойденным образцом,
стоящим выше всех и вся.
Разыщите меня, дорогой господин Бме, в самое ближайшее время, чтобы мы могли
вместе почтить память потерянного нами брата и друга.
С самыми искренними соболезнованиями
Манфред барон фон Рихтгофен».
— В 1921 году, как вы знаете, англичане вернули прах Эрвина Бме Германии, чтобы он
мог упокоиться в своем отечестве. Вместе с телом Эрвина они вернули еще кое-что, —
сказала молодая дама издателю. — Вон тот синий конверт. Возьмите его.
Профессор Вернер развернул потертые на сгибах листки.
Мой возлюбленный Эрвин! Теперь, когда солнце село, я могу наконец написать тебе пару
слов. Мама в соседней комнате сидит за роялем; в благочестиво-радостном настроении
она наигрывает старинный лютеранский гимн «Твердыня наша». Второй стих теперь мне
особенно люб: «И наша сила».
Вчера здесь произошло великое сражение: было пролито много-много слез и излито
много-много любви. «Мы» победили — и награда драгоценнейшая: благословение
родителей. Приезжай, приезжай скорее! Приноси с собой много, как можно больше
любви, и все-все примут тебя с распростертыми объятиями.
Мама сегодня ожидала от тебя знака. А я все утешалась мыслью о том, что ты вот-вот
появишься. После полудня мимо пролетал один самолет — но это был не НАШ летчик.
Когда же ты приедешь?
Сегодняшний день был наполнен солнцем и счастьем — ничего подобного в моей жизни
еще не происходило. Земля — она всегда была хороша, и я это знала, но такой
прекрасной, как сегодня, в минуты моего счастья, она мне еще никогда не являлась.
После обеда мы с сестрой ходили в лес. Солнце сияло, золото блистало на ветвях
деревьев, нам оставалось лишь обрывать его. Лес весь звенел от наших веселых песен...
Мне пора спешить — надо успеть на поезд. Завтра утром я снова приступаю к работе в
Гамбурге.
Тысяча приветов тебе — от твоей, связанной с тобою в самой сокровенной глубине своей
любви
Анна-Мари»
Анна-Мари утерла слезы.
— Это письмо было с ним в миг его смерти, — сказала она, стараясь говорить спокойно.
— Англичане отдали его мне... И теперь я хочу, да, я хочу, чтобы все прочли о том, как
любим был герой, летчик Эрвин Бме!
— Сборник писем станет самым лучшим, вечным памятником нашему герою, — обещал
профессор.
Анна-Мари кивнула и вышла.
Она взглянула в весеннее небо. Птицы летали в нем. Птицы — и ни одного военного
самолета.
— Прощай, Эрвин, — прошептала она.
Ей казалось, что она только сейчас сумела его отпустить.
* * *