i_166602c1f3223913

батальону жестокий урон — из командного состава и нижних чинов осталось

в нем не более половины. Война снова принимала приятный характер; очень

скоро выяснилось, что ясиновские евреи были обильно снабжены спиртными

напитками, а когда обоз стал регулярно доставлять хлеб и походные кухни

начали действовать и готовить гуляш из конины, настроение армии заметно

поднялось. Люди снова готовы были вести войну до последнего издыхания, полевая почта снова ожила и везла груды розовых писем из Ясинова и в

Ясинов. В Ясинове были получены поклоны от всех родственников и знакомых

и сведения о том, кто на гулянке был избит и кого еще забрали в солдаты, а из Ясинова шли поклоны всем родственникам и знакомым и сообщения, кто

и когда убит в бою, ранен или пропал без вести.

Денщик Балоун писал жене:

«Дражайшая супруга! Молись за меня и поставь свечку перед образом в

Клокотах, чтобы Пресвятая Дева защитила и помиловала меня, как до сих

пор, в этих ужасных боях. Я молился ей, и шестнадцатидюймовая бомба, которая летела прямо на меня, уклонилась на целый метр в сторону и

разорвалась так далеко от меня, что я ее даже и не видел. Я был в

страшной опасности и очень голодаю. Пошли мне, если есть, ветчины и

каравай ржаного хлеба. Не забудь отдать точить жернова и поставить

свечу, а ветчины ты можешь послать побольше; если воды мало, то бери с

мужиков дороже. Узнай у старосты, когда будет замиренье, и обо всем мне

в точности напиши. Твой, по гроб жизни верный, супруг».

Эта открытка подала повод для большого религиозного спора между Балоуном

и Швейком, спора, в который вмешалось еще несколько человек поляков, взявших сторону Балоуна. Швейк утверждал, что Балоун врет, как собака, а

Балоун призывал Бога в свидетели, что чудо с «чемоданом» обстояло именно

так, как он описывал. Мнение поляков-католиков в этом деле было

определенно и не допускало никаких сомнений: если кто выходит невредимым

из боя, то это потому, что его любит и охраняет Господь, а если человек

остается на поле брани с простреленной грудью или выпущенными кишками, то Господь его тоже возлюбил и потому взял к себе. В это они верили

твердо и отстаивали свое убеждение так же, как Папа Римский отстаивает

свою непогрешимость. Что бы ни случилось, и хорошее, и худое Господь

посылает людям из особой любви к ним…

— Ты ведь дурак, Балоун,— сказал Швейк, возражая ему.— Ведь бомбы, когда

она летит, вовсе даже и не видно, и к тому же у русских вовсе нет

сорокадвухсантиметровок, потому что господина Шкоду посадили бы в

Пльзене в тюрьму, если бы он вздумал сделать такие же орудия и для

русских. Вот в третьем маршевом батальоне был один солдатик, по фамилии

Кратохвил, который говорил, что на фронте нечего надеяться на Божию

помощь, потому что от нее для солдат бывают одни неприятности. Он

рассказывал, что у них в роте был некто Боучек из Мотоля, человек очень

набожный; на шее он носил ладанку с частицей мощей святого Игнатия и

освященный епископом образок Святой Троицы. В фуражке у него были зашиты

все образки Божьей Матери, которые он в пути получил от монашенок и

богомолок, а он был на фронте с самого начала войны. Он на Бога уповал, а тот его охранял, так что он побывал в девятнадцати боях, заработал

восемь медалей «за храбрость», и ни разу с ним ничего не случилось.

Только перед самым последним боем потерял он в лесу фуражку; ночью у

него кто-то выкрал освященный образок Святой Троицы вместе с деньгами и

документами, а утром порвался шнурок на шее, и мощи святого Игнатия

провалились у него в подштанники. И вот, когда пошли они в наступление, даже еще и перестрелка-то как следует не завязалась, а он уж и готов —получил пулю в плечо. Пошел он на перевязочный пункт, его перевязали и

отправили в лазарет…

— Проше пана,— перебил его один из поляков,— ведь это так и есть, как мы

говорим.

— Дай рассказать до конца,— вежливо заметил ему Швейк.— Я же еще не

кончил. Ну, так вот. Этого Боучска с его талисманами знали во всем

полку, и врач тоже кое-что о нем слышал, а потому и говорит: «Вот

видите, Боучек, все это не спасло вас от пули. И то, что вы так долго

оставались целы, был просто случай». Тут Боучек рассказал ему, как все

это произошло, а врач задумался и говорит: «Ну, не горюйте, Боучек, мы

пошлем вас в лазарет в Прагу». Тогда Боучек расплакался, поцеловал врачу

руку и сказал: «Бог наградит вас за вашу доброту, господин доктор. А я, если бы я знал, что все равно вернусь домой раненым, то давно бы

выбросил вон всю эту дрянь».

— За такие слова пану следовало бы дать в морду,— отозвался на этот

рассказ другой поляк.— Чтоб его холера взяла, чтоб ему вороны очи

выклевали, чтоб его первая шрапнель в клочья изорвала…

— Брось, миляга,— не остался в долгу Швейк,— Бог и сам знает, что ему со

мной делать, и не тебе ему указывать. Хорош бы он был, если бы стал

слушать каждого дурака, который его, как ты, о чем-нибудь просит! Ему-то

ведь известно, что люди большие прохвосты!

***

— Швейк, — сказал ему в один прекрасный день поручик Лукаш,— завтра мы

отправляемся поротно в Подгужи. Первой идет наша одиннадцатая. Вас там