i_166602c1f3223913

офицеров. Запивали еду пивом и вином, а на дорогу нам всем налили во

фляги рому. Ром я уже выпил, и никому не оставил ни капельки. Но мою

правую руку, которую вчера пожимал его императорское высочество

государь-наследник, может нюхать всякий, кому не лень; по крайней мере, у вас навсегда останется память.

А вечером, когда Швейк докладывал поручику Лукашу о том, как прошел

парадный обед, он с сожалением добавил: — Так что, господин поручик, дозвольте заметить, что мне хотелось бы

прикрепить хоть одну медаль к самой коже так, как это сделал

государь-наследник, но мне пришлось все-таки вытащить булавку, потому

что уж очень оно саднило. Ведь такая память была бы очень приятна. Вот, например, в Праге был один бургомистр, не помню, как его фамилия, которого, когда государь-император последний раз был в Праге, пригласили

на парадный обед на Градчанах. Бургомистр был во фраке, в белом жилете и

крахмальной рубашке. И вот за обедом он, прошу покорно, запачкал жилет

майонезом, а крахмальную грудь залил черным кофе. А когда он пришел

домой, то велел позвать краснодеревца, заказал у него роскошную

золоченую рамку и вставил рубашку и жилет в рамку под стекло. Он хотел

было повесить эту картину под портретом Яна Гуса в ратуше, чтобы в Праге

сохранилась память о нем и чтобы учителя водили туда школьников

показывать, как выглядят пятна от кофе, который пил наш император, и от

майонеза, который наш император ел. Но национал-социалисты устроили по

этому поводу митинг протеста на Жофине и их лидер, Франя Земинова, заклеймила такой проект как поступок, недостойный младочешского

депутата. Так что господину бургомистру пришлось повесить эту картину у

себя в спальне, прямо против портрета Гавличека-Боровского с надписью: Мои цвета? Так знайте ж: красный с белым!

Мое наследье? Прямота и сила!

Грозите, соблазняйте, чем хотите,

Предателем не буду никогда!

— Ах, Швейк, чего-чего ты, брат, не знаешь! — пожимая плечами, сказал

поручик Лукаш.— Ты мог бы сделаться редактором «Интимной Праги».

— Никак нет, господин поручик, я ничего не сочиняю, я все это знаю по

опыту. Кто-нибудь расскажет, а я мотаю на ус; иной раз и в газете

прочитаю. Ну, а память у меня хорошая,— оправдывался Швейк.— Вот, к

примеру, господин поручик, жил в Бржевнове один домовладелец, по фамилии

Никль, и было у него два сына. Младший-то собирался удрать в Америку и

накануне своего отъезда занял у брата две кроны, пообещав ему вернуть их

на следующее утро. Но утром он об этом как-то позабыл и так и уехал. Шли

годы, старик Никль передал дом своему старшему сыну, когда тот женился, а сам жил с дохода, который ему приносила оставшаяся часть имущества.

Прошло уже тридцать лет, как оба брата потеряли друг друга из виду, а

старик умер. Похоронная колесница стояла уже у подъезда, и священник

читал последние молитвы, как вдруг подкатывает к дому фиакр; из экипажа

вылезает солидный, тучный мужчина и подымается по лестнице. Никто его

как будто не знает и не узнает, пока он не упал возле гроба на колени и

не стал плакать: «Ах, отец, отец! Вот каким мне пришлось еще раз тебя

увидеть!» Ну, вот тогда люди добрые и догадались, что это Иржи Никль, который удрал в Америку, и священник тотчас же произнес слово о мудром

промысле, который вовремя привел сына к гробу отца. Но, как только

священник закончил свое слово, старший Никль, Алоиз, вытащил из кармана

записную книжку и говорит американцу: «Ты вернулся как раз вовремя, чтобы вернуть мне те две кроны, которые я дал тебе взаймы, когда ты

уезжал. Тогда мне не придется переносить этот долг в новую записную

книжку. Эта у меня уже кончилась. У меня выходит по две книжки в год, и

твои две кроны я переносил за тридцать лет ровно шестьдесят раз. Поэтому

гони монету, Иржи!» Так что, господин поручик, дозвольте доложить, что

после этого укола я так же долго буду помнить наследника эрцгерцога Карла.

Утром Швейк заметил, что у него на левой стороне груди образовался

большой нарыв; и, показывая его Ванеку, который посоветовал ему делать

холодные примочки, Швейк, никого не называя, лаконически промолвил: — Скотина! Назюзюкался так, что колет людей, которые проливали за него

свою кровь!

**

Примечания

1 <#c1>. «У меня товарищ был».

Глава VI. В окопах

Ванек К. Похождения бравого солдата Швейка. Окончание.

Глава VI. В окопах

Так как всякая теория — сера, а вечно зелено лишь златое древо жизни, то

все теоретики военного искусства сели со своей наукой в лужу после

первого же месяца войны!

В Чехии, например, какой-то профессор высчитал, что Австрия способна

вести войну сто лет и что и через сто лет все еще будет достаточно муки

на блины, тогда как в действительности уже через год нигде нельзя было

достать и булок. Высчитано было, сколько патронов расходует один солдат

в течение часа, и на всех стрельбищах составлялись точные статистические

таблицы, какой процент выпущенных пуль попадает в центр мишени; на

практике это должно было показать, что столькими-то выстрелами убивается

столько-то неприятельских солдат. В действительности солдаты выбрасывали