i_166602c1f3223913

звезды и перестрелка с обеих сторон прекратилась, Швейк, склонившись у

подножия вековой сосны над своим поручиком, беспристрастно констатировал: – Насосался, как грудной ребеночек, и наверно ему снится что нибудь

очень хорошее. Эх, слишком у него мягкое сердце для войны!

Затем Швейк прикрыл его шинелью и сам растянулся возле него. И вдруг он

вспомнил, что фельдкурат, когда они отправлялись в поход, говорил им в

своей проповеди, как чудно на поле сражения, когда кругом пылают деревни

и стонут раненые.

«Надо было дать этому фельдкурату хорошенько по морде», подумал он еще и

заснул. Ему приснилось, будто снаряд еще раз разорвал подпоручика Дуба, и тот среди дыма и пламени возносился на небо, словно пророк Илья в

своей огненной колеснице.

– У врат рая толпились души убитых, в самых разнообразных мундирах, а

душа подпоручика Дуба старалась протолкаться между ними, усердно работая

локтями, и кричала: «Да пропустите же меня, я пал за Австрию и хочу

первым говорить с господом богом! Что, святой Петр, ты говоришь, что ты

слуга господень? Но я хочу говорить с самим начальником. Расступитесь, потому что вы еще меня не знаете. Я бы вам не пожелал узнать меня

поближе». И вдруг по всему небу разлилось безмерное золотое сияние, среди которого появился почтенный старец в белоснежном одеянии; возле

старца стоял светловолосый юноша в забрызганном кровью мундире и с

терновым венцом, вместо фуражки, на голове. Старец указал перстом на

большую книгу, которую держала перед ним в руках прекрасная дева, и

громовым голосом спросил Дуба: «Подпоручик Дуб, почему преследовал ты

бравого солдата Швейка? Зачем заставил его выпить бутылку коньяку?»

Подпоручик Дуб не ответил на это, и юноша простер руки, в которых

подобно расцветшим розам алели кровавые раны. Тогда старец воскликнул: «Иди во ад!» – и подпоручик слетел на землю. Сияние погасло, старец

исчез, юноша с терновым венцом заплакал и ушел, закрыв лицо белым

покрывалом, и Швейк проснулся со словами: – И откуда это человеку такая дрянь в глаза лезет?

Начинало смеркаться. Швейк схватился за карман и тут только понял, какую

понес он вчера утрату. Он быстро вскочил на ноги, дрожа от холода. Все

спали, и только караулы мерным шагом ходили взад и вперед между соснами.

Швейк вышел на опушку леса. Там стоял на посту солдат из его взвода; услышав за собою шаги, тот вздрогнул от неожиданности и, вскинув

винтовку, крикнул:

– Стой! Кто идет?

– Ну, чего ты всполошился? – недовольным тоном спросил Швейк. – Это я, иду на разведку. Что ж, ты меня не узнаешь, что ли? Иисус Мария! Ох, уж

эти мне новобранцы! Ни к чорту то вы не годитесь!

– Ах, так это ты, Швейк? – протянул солдат, опуская винтовку. – Не

знаешь ли, будет сегодня кофе или нет? Не растреляли ли мы вообще то

наши кухни?

– Не знаю, братишка, не знаю, – буркнул Швейк. – У меня нет времени лясы

точить. Они нам еще зададут перцу, москали то.

– А отзыв и пропуск знаешь? – спросил солдат, на что Швейк сквозь зубы

процедил:

– Потерянная трубка.

С первыми лучами солнца снова заревели русские орудия; артиллерия, словно сорвавшись с цепи, громила станцию, мимо которой шел Швейк на

поиски своей трубочки, громила, не жалея снарядов, как будто их было у

нее слишком много, и она хотела от них поскорее избавиться. С батареи, вероятно, его заметили и начали обстреливать шрапнелью. Потом где то

вблизи застрочил пулемет, поливая свинцом все поле, так что Швейк счел

более благоразумным укрыться за зданием станции. Мало по малу сообразив, откуда и куда летели пули, он, когда пулемет умолк, двинулся по линии

огня. Вскоре он добрался до большой воронки от тяжелого снаряда, уничтожившего их четвертый взвод, и несколькими шагами дальше, как раз, когда он думал, что ему, пожалуй, придется пробродить таким манером до

второго пришествия в поисках своего потерянного счастья, – его глаза

заблестели.

В сырой траве лежала трубка, его трубка, и капли росы сверкали на ней, словно слезы, которые она пролила по своему хозяину. Швейк нагнулся, чтобы поднять ее, и пулемет начал в это мгновение шпарить ему прямо под

ноги.

Он поднял трубку, которая вдруг дрогнула в его руке. Швейк со всех ног

бросился обратно за станцию.

Там он вынул из хлебного мешка пачку табаку, набил свою трубочку и хотел

ее зажечь; и лишь когда он поднес ее ко рту, он заметил, что в ней

нехватало кусочка мундштука и кусочка головки. Их начисто отбило пулей, словно отрезало, и Швейк понял, что это случилось в тот момент, когда он

нагибался за трубочкой. Он высунул руку, державшую трубочку, за угол и, погрозив ею по направлению русского фронта, с презрением промолвил: – Сволочи! Разве честный солдат делает такие гадости другому честному

солдату? Кто вас учил воевать таким образом? Свиньи, подлецы.

Ответа на этот вопрос не последовало; только гранаты и шрапнель градом

сыпались на станцию, а затем огонь был перенесен на некоторое время куда

то за лес, откуда на него отвечала австрийская артиллерия.

А позади догоравшего склада сидел на корточках Швейк с искалеченной

трубочкой во рту и ждал, пока на тлевших головешках закипит в котелке