i_166602c1f3223913

конскую мясную и к, булочнику, а по вечерам водил собаку гулять на

набережную. Там его ожидала Милена, и они доходили до Смиховской гавани.

Милена прижималась к нему, собака ковыляла за ними, и барышня весело

улыбалась и говорила: «Гензель, мы с тобой совсем как настоящие

английские лорд и леди на прогулке. Ты рад моему подарку? Нравится он тебе?»

– До конца июля, – продолжал Швейк, – господин Краус эту марку

выдерживал, а потом сказал своим сослуживцам: «Мне остается на выбор не

очень много. Либо я должен застрелить собаку, либо сам застрелиться, либо обокрасть кого нибудь, либо жениться. Иначе я не могу больше

существовать». И в конце концов он решил жениться, когда Милена стала

плакать, что он хочет отдать собаку, которую она ему подарила. А через

два дня после свадьбы его молодая жена пришла ко мне просить, чтобы я

забрал у них сенбернара, потому что она не желает держать его в квартире

и дешево его уступит. Я и сторговал его за пятерку, да молодая завернула

мне еще на придачу кусок свадебного пирога… Вот то то и есть, друг

милый! Всякие бывают у людей намерения и цели, но они делают что то

другое, говорят тоже что то другое и только водят тебя за нос со своей

политикой. Сказать по правде, дружище, так… Эге, да ты уж спишь?

Солдат храпел, как простуженный бульдог. Швейк легонько отодвинул его в

сторону, и, так как спящий не шевельнулся, он тихонько подкрался и

поднялся к печке. Там он влез на приступочек и, шаря руками, вскоре

нашел две голые, сильные ноги; он погладил икры и выше и, когда они не

дрогнули, смело полез на печку. Из темноты из под самого потолка

раздался заглушенный и отнюдь не сердитый голос: «У, чорт косой! Куда

лезешь?» Затем послышалось какое то ворчанье, закончившееся вкрадчивым и

покорным: «А головной платок ты мне купишь?» После этих слое в халупе

снова воцарилась торжественная тишина, прерываемая только храпом и

таинственными шорохами на печке.

Около полуночи где то вдали залаяли пушки, но никто их не слышал, ибо

даже на печке, после всех тревог и треволнений этого дня, Швейк

погрузился в благотворный сон. Ему и в голову не приходило, что на его

пути к востоку после каких нибудь трехсот четырехсот пройденных

километров нравственность настолько уже изменилась, что для достижения

того, чего у нас добиваются клятвами в вечной любви и верности, нотариальными договорами и пастырскими благословениями перед алтарем, оказалось достаточным легкого кивка на вопрос: «А головной платок ты мне

купишь?» Впрочем, это было обычной логикой подобного положения: какой

нибудь примадонне подавай брильянты, а простой бабе в русинской халупе

достаточно пообещать купить головной платок.

Утром, когда кадет Биглер проснулся, старуха уже хлопотала около печи, а

Швейк варил ему кофе с молоком, дуя на кастрюлю с кипевшим молоком.

Заметив, что кадет пытается встать, Швейк подошел к нему и сказал: – Так что, господин кадет, дозвольте доложить: ночью никаких особых

происшествий не было. А как вы себя чувствуете, господин кадет? Лучше? Я

сейчас подам вам завтрак.

– Швейк, – мягко отозвался кадет, – давайте его поскорее. У меня уже

ничего не болит. Но ослаб я, как муха. А что неприятель? Ничего не

видать и не слыхать? Ох, не знаю, смогу ли я с вами идти дальше.

– Мы вас не покинем, господин кадет, что бы ни случилось, – твердо

заявил Швейк: – Здесь, в этой халупе, нам нечего бояться какой либо

опасности. Молодуха спит на печке.

– А русские? Разве они не приходили? – спросил кадет.

– Никак нет, господин кадет. Так что старуха нас вчера надула – русских

здесь вообще не видывали. Молодуха, та гораздо откровеннее и сообщила

мне правильные сведения: русские отступали, вдоль железнодорожного пути, где проходит шоссе. Думается мне, господин кадет, что лучше всего будет

передохнуть здесь, пока, вы вполне не поправитесь. Пушки стреляют

сегодня уже далеко отсюда.

Кадет ничего не возразил и дал Швейку увести себя в сад; возле сарая

солдат колол уже дрова и позвал на помощь Швейка.

Они принялись колоть вдвоем; тупой, ржавый колун скрипел, вонзаясь в

дерево, и поленьев набралась такая куча, что молодуха, выйдя на двор, благодарно улыбнулась солдатам.

– Ну, что, братцы? А ведь приятнее колоть дрова, чем драться на войне? А

сколько работы вы с меня сняли!

– Эх, милая, – ответил польщенный Швейк, – да чего бы я для вас ни

сделал! Сердце я бы с вами поделил, а не то, что дрова вам поколоть.

Ведь у меня к вам – самые лучшие намерения.

Баба, которая и так уж ничего не понимала, засмеялась и пошла работать; Швейк оставил колун торчать в коряге и обратился к своему приятелю: – Слушай, человечек, что бы ты ни делал, ты всегда должен делать это с

самыми лучшими намерениями, если хочешь, чтобы, оно удалось. Ну, конечно, сперва тебе надо поразмыслить, как бы не случилось чего такого, что могло бы помешать. Вот, например, в НАходе был бургомистр: его

вызвали в окружное управление и уведомили, что в НАход изволит прибыть

его императорское величество и что поэтому община должна все приготовить