i_166602c1f3223913

карты местности, идиоты и только обкрадывают казну… И знаешь, приятель, по такой карте, которую сделал горнист, вообще невозможно заблудиться!

И, словно подтверждая эти слова, лес стал редеть, и между верхушками

деревьев показались клочки голубого неба. Спутник Швейка ускорил шаг, опередил Швейка и воскликнул:

– Ей богу, поле! А вон и деревня! Там наверно кто нибудь есть! Так, оно

и оказалось – из за деревьев па опушке леса выступил кадет Биглер и спросил: – Ну, что, нашли домик лесничего? Достали там что нибудь для меня? Ведь

вы же шли со мной в головном дозоре. И…

– Никак нет, господин кадет, – перебил его Швейк. – А вы тут одни? Мы

шли с вами но в головном дозоре, а были назначены для связи; с вами же

шли другие. Так, вы, значит, послали их в домик лесничего? Мы не видели

ни домика лесничего, ни своих товарищей, потому что мы заблудились. За

нами никто не идет, мы начисто отбились от батальона, и никто о нас

ничего не знает. Теперь батальон то, может быть, у чорта на рогах, господин кадет, и нам придется одним воевать… Да вы не беспокойтесь, господин кадет, перемелется – мука будет! Потому что очень многие воюют

за свой риск и страх.

Кадет Биглер малодушно повесил голову; золотая медаль ускользала из его

рук куда то в туманную даль, и он только тяжко вздохнул: – Ах, как мне есть хочется! И живот у меня разболелся. Я, знаете, напился воды, и теперь мне следовало бы съесть чего нибудь горяченького.

Может быть, те то от лесничего скоро вернутся. Будьте спокойны, они не

придут, господин кадет, – уверенно возразил Швейк, – они тоже

заблудились. До вечера теперь уж недолго, так что нам самим придется что

нибудь себе промыслить. Наших мы все равно сегодня не найдем. Еще

счастье, господин кадет, что вы – офицер и что у вас есть карта. Утром

вы разберетесь, где может находиться наш батальон, и мы прямо туда и

отправимся. А сейчас, я думаю, было бы самым лучшим поискать вон в той

деревушке ужин и ночлег.

– Идите, куда хотите, – простонал кадет Биглер, судорожно схватившись

руками за живот. – Иисус Мария, какая адская боль! Может быть, ‘настал

мой последний час! Но я ни за что не ручаюсь, Швейк. В этой деревушке

могут оказаться русские!

– Ну, если русских там нет, то мы бросимся в штыки, а если там русские, то мы отступим, – философски; заметил Швейк. – Но вы же совсем больной

офицер, господин кадет, а честный солдат не должен покидать на произвол

судьбы своего больного начальника. Я, как старший, принимаю на себя

командование. Направление – вон на ту деревню. Шагом… марш!

Они подхватили извивавшегося и корчившегося кадета с обеих сторон под

руки и двинулись по ухабистой дороге к деревне. Биглер чуть не умирал от

страха, что они попадут прямо к русским в лапы, но Швейк, оставался

невозмутимым.

– Знаете, господин кадет, – обратился он к нему, – я вам вот что скажу: чему быть, того не миновать, и без божьей воли ни один волос не спадет с

вашей головы. На днях один солдатик у костра рассказывал, как они в

прошлом году шли в наступление на русских, и как с ними был и

фельдкурат. Остановились они на привал в лесу, и его преподобие начал

закусывать. У него была и венгерская колбаса, и яйца, и красное вино… И

вдруг русские обнаружили их, да как начали шпарить по ним шрапнелью и

снарядами… Все разбежались, кто куда; только господин фельдкурат остался

сидеть на срубленном дереве, разложил на нем салфетку и в ус не дует. Он

даже кричал на солдат: «Куда побежали, подлые трусы? Вы всюду находитесь

в руке божьей, и бог никого не попустит погибнуть без вины. А что бог

сотворит, то есть благо». А тут вдруг разорвался снаряд, как раз

последний, и когда рассеялся дым, то на стволе па белой салфетке

остались только бутылка вина, шесть яиц и венгерская колбаса, нарезанная

ломтиками. Чистая была работа, господин кадет, такая чистая, что от

господина фельдкурата даже и пуговицы не нашли, а с его завтраком ничего

не случилось. Потому что на свете так уж устроено, что с каждым

случается непременно то, что ему на роду написано. Если нам суждено

попасть в плен, то мы и попадем, потому что такова господня воля. А

кроме того, говорят, что русские…

– Послушайте, Швейк, – перебил его кадет “Биглер, – здесь речь идет, конечно, не только о плене, но русские ведь истязают своих пленных. Они

выкалывают им глаза, отрезают уши и нос… Вы разве не знаете, что русские

– людоеды и варвары? Швейк безнадежно махнул рукой.

– Рассказывают то про них всякое, – возразил он, – но таких вещей они уж

больше не делают. Это делалось в воины с турками или вот еще, когда наши

заняли Герцеговину. А о таком пустяке, как лишиться носа, не стоит и

говорить. В Жижкове жил некто Антон Вейвода, у которого болезнь то эта, рак, кажется, начисто весь нос отъела. А он потом угощал приятелей в

кабаке и хвастал: «Сегодня я настрелял семь крон: сорок хеллеров да еще

две рубашки, да две пары ботинок; а пока у меня рыло было в порядке, то, бывало, за целый день еле еле восемьдесят хеллеров наскребешь». В старые

то времена, господин кадет, существовали разные пытки, и для них были