огромный кусок, сказал Швейку:
– Прекрасное мясо. Хорошо просоленное и прокопченное, и хотя немножко и
припахивает у кости, но это ничего. Лучше всего бывает, братец ты мой, мясо коптить с опилками, а под ним жечь можжевельник. Тогда оно
получается все равно что пирог, чистый пирог, скажу я тебе.
– Ну, это не очень то похоже на пирог, и ты, смотри, не объешься, –возразил ему Швейк. – Ну, да мясо есть мясо, а мясо охотно ест даже
всякая собака.
В этот момент старуха вернулась, а вслед за нею вошла молодая, рослая, красивая женщина. Старуха представила ее: – Это – моя дочь. Муж у ней на войне. Видишь, – обратилась она к
молодухе, – к нам пожаловали гости, наши солдатики, наши господа и
защитники. Они гонят москалей.
Молодуха широко улыбнулась, показав крепкие белые зубы, и Швейк вежливо
предложил ей кружечку чая.
– Прошу вас, выпейте с нами, пани. А как зовут пана? А кофточка у вас
сидит отлично.
И он провел рукой по ее полной груди.
Она принялась за чаепитие и вступила в оживленную беседу со Швейком, руки которого никак не могли успокоиться; то и дело что нибудь щекотало
его ладони, и потому всякий раз, когда старуха отворачивалась, он
вытирал их о кофточку или юбку молодухи.
Товарищ был совсем сонный. Старуха принесла из сеней полушубок и исчезла
с ним в чуланчике, бросив выразительный взгляд на дочь; но та
непринужденно рассмеялась, когда Швейк, ущипнул ее за икру.
Затем она поднялась, заявив, что пора спать, и полезла на печку, куда
предварительно перенесла с лежанки, на которой спал кадет, довольно
грязную подушку. Товарищ Швейка растянулся на скамейке, но вскоре ему
показалось слишком жестко, и он перекочевал на пол. Заметив беспокойство
Швейка и его умиленные взгляды в сторону печки, он пробормотал: – Не понимаю, что тебе за охота! Неужели ты не видал баб у себя дома?
Ложись ка лучше спать; и без того после этой свинины у нас сон будет
неспокойный.
– Да, ты прав, – согласился Швейк, укладываясь рядом с ним. – А знаешь, ведь я это только так, нарочно. Потому что ни одна баба не обижается, когда ты ей даешь понять, что она тебе нравится. Ну вот, это наш первый
ночлег под крышей с тех пор, как мы потерялись. Что ж, тут еще не плохо; во всяком случае, лучше, чем в лесу, когда шел такой дождь. Я тогда еще
рассказывал у костра господам офицерам, как один каменщик задумал
подарить своей жене на именины ангорскую козу, а господни поручик Лукаш
мне не поверил и на другой день сказал, что таких вещей люди на именины
не дарят. А между тем, люди со зла дарят друг другу на именины еще более
глупые подарки, чем ангорскую козу, которая все таки хоть пользу
приносит. Вот мне пришлось раз купить у некоего господина Крауса, бухгалтера в радлицском кооперативе, сенбернара, которого ему подарила
его невеста на именины в день св. Иоанна. Это был чудесный сенбернар, ростом с годовалого бычка, а он уступил его мне за пятерку, только бы
избавиться от него, потому что, по его словам, он не мог без сокрушения
сердца глядеть на эту собаку. И он поведал мне все свое горе, которое он
принял из за этого пса. Он, понимаешь, подарил своей симпатии па именины
золотые часики на браслете и обручился с нею, но жениться он не
торопился, так что на его именины она, в свою очередь, подарила ему эту
самую собаку. Он даже плакал, когда он мне рассказывал это, ей богу!
Квартирная хозяйка, у которой он прожил шесть лет, сразу же, как только
он вернулся в Иванов день с фейерверка и привел на веревочке своего
сенбернара, не пожелала с ним даже разговаривать, а утром отказала от
комнаты, потому что собака всю ночь напролет скулила и другие жильцы
жаловались. Он упросил ее, чтобы она его оставила, что он будет платить
в месяц на пять крон больше, а собаку возьмет к себе в комнату, а на
утро пришел дворник справляться, почему это у нижних жильцов протекает
потолок, не стирают ли тут в комнате и не течет ли корыто. А потом
квартирная хозяйка заявила, что она за собакой убирать не будет и
кормить ее тоже не будет. Но господин Краус не потерял головы, он
погладил своего пса и, сказав ему: «Эх, ты, подарок моей обожаемой, моей
прелестной Милены!» – отправился с ним в конскую мясную, к господину
Штапецу в Коширше, и купил собаке колбасы и сосисок. Он накупил на шесть
крои восемьдесят штук и полбуханки хлеба и в обед стал кормить собаку; он бросал ей куски колбасы, сосиски и хлеб и потешался тем, как она
ловит их на лету. Он скормил ей все дочиста, а когда вернулся вечером со
службы, собака выла от голода. Так что господин Краус опять пошел
господину Штапецу и накупил ливерной колбасы на десять крон. Тот хотел
было послать их с мальчиком, но господин Краус стал уверять, что он
может и сам донести. Тогда господин Штапец ему сказал: «Да вы не
беспокойтесь, мой мальчишка никому не скажет. Где помещается ваш
ресторан? У вас в карте кушаний часто есть „свежая домашняя ливерная
колбаса“, даже летом? Зимою я мог бы ежедневно поставлять вам свежую
колбасу „из чистой свинины“, потому что зимою чаще случается, что лошади
ломают себе ноги». Таким образом, господин Краус ежедневно ходил в