i_0e02284c13ff104d

внимания, хотя я стоял неподалёку и клял Артура за то, что тот, решив не

курить, провёл со мной всю перемену.

Вечером у меня в голове была только Ира. Я вспоминал наше знакомство и

то, как комично всё закончилось; думал о том, как сильно она изменилась; задавался вопросом, что сталось с Олегом, до сих пор ли они вместе или

она нашла себе нового друга… Так или иначе, но она точно не одна, раз

с такой лёгкостью спросила меня про девушку. А я. Разве я мог составить

конкуренцию этому Олегу (Пете? Роме?), ведь он наверняка тоже каратист, или ушуист, или что-нибудь в этом духе. Я встал, вышел в коридор и

посмотрел на себя в зеркало. Я тоже немало изменился, но определённо

нельзя было сказать, что похорошел. Щеки пухлые и какие-то шершавые, на

носу назревал прыщ, зато плечи и грудь были узкие и сутулые. Мои

когда-то мягкие послушные волосы превратились в мочалку - вместо чёлки

спереди вздымался вихор, который было ничем не пригладить и который

придавал мне диковатый и нелепый вид. Я понял: про девушку она меня

спросила издеваясь - невозможно представить себе девушку, пусть даже

самую завалящую, которая согласилась бы встречаться с таким, как я.

Вообще-то до сих пор это не очень огорчало меня - напротив, избавляло от

необходимости гоняться за девочками, как это с недавнего времени пытался

делать Артур.

Ира. Мне показалась странной робость, овладевшая мной в момент нашего

разговора. Я никогда так не чувствовал себя раньше. Нет, не правда, мне

всегда было немного неловко, когда приходилось говорить с другими людьми

даже на самые обыденные темы, но сегодня я ощутил особенное, ещё не

изведанное смущение. Я подумал, что это и есть любовь. В том самом

смысле, в котором её понимали Пушкин, Лермонтов, Гоголь… Нет, не

Гоголь, Гоголь не писал ничего про любовь… ну, не важно. Даже если

учесть, что то детское чувство было ненастоящим, не приходилось

сомневаться, что сейчас оно возникло - или возродилось? - с новой силой.

К концу вечера я уверил себя, что Ира станет моей Татьяной Лариной, моей

Дульсинеей Тобосской, моей Верой Шейной. Она не должна, конечно, узнать

о моих чувствах, потому что всё равно не сможет разделить их. Я буду

любить её втайне, следуя за ней в течение всей жизни, буду её

ангелом-хранителем.

Такими размышлениями я почти довёл себя до религиозного исступления, Ира

казалась существом неземным, бестелесным духом, которого и любить-то

грешно, а можно только поклоняться. При всём этом я сам, конечно, был

обречён на страдание, ведь неразделённая любовь никому ещё не давалась

легко. Но страдать я буду дома, а в школе просто постараюсь быть рядом с

ней, чтобы наслаждаться её взглядом, улыбкой, звуком её голоса.

Внешне мало что изменилось с тех пор, как Ира вошла, вернее, вернулась в

мою жизнь. Я всё так же проводил большую часть времени с Артуром. Ира

обращала на меня внимания не больше, чем на турники в спортзале. Она

ничего не подозревала о моих чувствах, а я и не стремился показать ей, что она стала девушкой моей мечты. Артура я в свои печали тоже не

посвящал, будучи уверенным, что он всё опошлит. Каждый вечер я думал о

ней, вспоминал, во что она была одета, как ходила, говорила, смеялась, пересказывала параграф по физике или прыгала через козла на физре. Все

эти мечтания были вполне романтическими, если не сказать

меланхолическими. Мне казалось, что я ужасно страдаю от неразделённой

любви, я жалел себя и мог часами лежать и печалиться о том, что никогда

не стану любимым и счастливым.

Однако Ира не присутствовала в моих фантазиях, где царствовал всё тот же

принц-свинопас, а иногда Артур и другие фигуры, реальные или

вымышленные. Любовь эта была весьма платонической, но меня радовало, что

моё чистое чувство не омрачено никакими “делишками”. Впрочем, о делишках

я старался не думать даже наедине с собой. Они были защищены двойным

уровнем секретности, то есть даже я был не вправе уделять им внимание.

Они случались с неизменной регулярностью, но как только дело было

сделано, включалась внутренняя блокировка и мысленно я возвращался на

пять минут назад, как будто ничего не произошло.

Исполненный страданий, меланхолии и любви я начал писать стихи без

надежды кому-нибудь их показать.

Город жёлт от тоски и скуки,

Жёлтые ритмы жизни сорвались.

Мне остаются глаза и руки:

Мысли и чувства все ей достались.

Голым взглядом подняться в небо,

Нежным веткам пропев аллилуйю.

Ликовать над её победой,

Поминая беспечность былую.

Даже солнца истошный свист

Не разбудит упавшее слово,

Мне - лишь нужно последний лист

Сохранить от ветра сырого.

Мои чувства не могли долго оставаться незамеченными. Вообще-то в школе я

ни с кем особо не разговаривал, а если возникала необходимость завязать

беседу, то робел, глядел в пол и старался как можно быстрее её

закончить. Ира смущала меня сильнее, чем кто бы то ни было. Каждый раз, когда она смотрела на меня, здоровалась или подходила с простым вопросом

о домашнем задании, я краснел и не мог произнести ни слова без запинки.

Но странно было другое: если обычно я избегал любых контактов, с Ирой

всё происходило наоборот. Как ни велика была моя растерянность, я