i_0e02284c13ff104d

он направился к моей парте, когда зашёл в кабинет литературы, как мы шли

потом до остановки, как он говорил, смотрел, улыбался, смеялся, иногда

пихая меня в бок (“Ну, чел, ты чё, совсем, что-ли?”).

На перемене я снова уверил себя, что никого не жду. Моя жизнь не могла

так быстро меняться из-за появления новенького, мне нужно было сохранять

равновесие. Когда-то в детстве я ходил на карате, где тренер рассказывал

нам, что самое главное и в спорте, и в жизни - сохранять душевное

равновесие. Как только оно нарушено противником или просто жизненными

трудностями, вы можете упасть. Для меня душевное равновесие заключалось

в моём одиночестве, да, вынужденном, но, мне хотелось верить, гордом и

невозмутимом. Если все подряд будут садиться за мою парту, а потом

заставлять ждать себя на переменах, ни к чему хорошему это не приведёт.

Он пришёл на второй урок, опоздав на 10 минут, что вообще-то считалось

достаточно серьёзным проступком. Артуру повезло: историку было всё

равно, кто и во сколько приходил на его занятия и приходил ли вообще. Он

требовал, чтобы ученики сидели тихо и делали вид, что слушают, как он

монотонным голосом зачитывает параграфы из учебника, оживляясь только в

моменты описания сражений. В такие минуты он откладывал книгу и

рассказывал нам о том, сколько человек участвовало на стороне каждого

противника, какие пушки (корабли, танки, самолёты - по мере нашего

продвижения от Древнего Рима к Великой Отечественной) использовались в

битве. Это, впрочем, интересовало нас ещё меньше - разобраться в солянке

из цифр и названий было невозможно.

В кабинете истории мы сидели спиной ко входу, который не видел никто, кроме учителя. Но когда через 10 минут после начала урока дверь

приоткрылась, осторожно скрипнув, я почувствовал: это Артур. Наверняка

вошёл в класс, снова испуганно оглядываясь по сторонам, как будто его

сейчас будут бить и он готов отчаянно защищаться. Я решил не

оборачиваться, мне нравилась роль неприступного романтического героя, который с сомнением и иронией смотрит на окружающих из башни своего

одиночества. К тому же я не был уверен, что Артур сядет рядом со мной, так что не хотел демонстрировать преждевременную радость. Он извинился

за опоздание (не вызвав ни малейшей реакции со стороны историка, продолжившего свою пономарскую читку) и сел за мою парту.

Артур снова пожал мне руку и спросил, что он получил за контрольную по

алгебре. Меня обрадовал этот будничный вопрос: если Артур запросто

говорит со мной о ежедневных вещах, значит, и меня он рассматривает как

часть своего теперешнего существования. Я ответил с сарказмом на лице, что, как я и предупреждал, он получил двойку за чужой вариант.

Я попросил его помолчать, на истории главным было изображать безмолвное

присутствие. Обычно я сидел, поставив локти на стол и положив голову на

запястья. Эта поза позволяла делать вид, что ты весь внимание, и в то же

время думать о чём угодно, и никто не застигал тебя врасплох, прерывая

размышления вызовом к доске. Отличницы обычно что-то конспектировали в

тетради, для меня всегда оставалось загадкой - зачем записывать за

историком, если всё есть в учебнике? Артур развеял моё неведение: он

достал из рюкзака свою единственную тетрадь и начал что-то

сосредоточенно писать. Сначала я решил оставаться в гордом равнодушии и

ни на что не обращать внимания, но любопытство разобрало меня, и я

толкнул его локтем, чтобы посмотреть, что он пишет. Он поднял голову и

посмотрел на меня красными сонными глазами, как будто только что

проснулся. Разворот тетради, лежавший перед ним, был девственно чист. Я

понял, что он вовсе ничего не писал, а просто держал ручку над бумагой, повернув голову таким образом, чтобы не было видно, открыты его глаза

или нет.

Я был восхищён простотой этой уловки. Какой бы удобной ни была моя поза, самым трудным оказывалось держать глаза открытыми. Так что я взял ручку, прикрыл голову ладонью и погрузился в то состояние, в котором и так

постоянно пребывал на уроках истории, но теперь уже с закрытыми глазами.

Какое-то время я слышал, как учитель бубнил: “Позиции Англии на

континенте серьёзно укрепились. В её распоряжении теперь было три

плацдарма: в Аквитании, Бретани и Кале, плюс по-прежнему сохранялся союз

с городами Фландрии…” Но постепенно названия и имена становились

мягкими, ватными, я уже не смог бы с определённостью сказать, был ли

Эдуард III королём или городом, перестав не только понимать, но и

слышать историка. Неожиданно раздался звонок, я вздрогнул, поднял голову

и посмотрел на Артура, который сделал аналогичное движение, как будто

это я сам отразился в зеркале. Мы оба прыснули. Со мной такое бывало

только в далеком детстве и уж точно давно не случалось в школе - чтобы я

смеялся так, что не мог остановиться. Меня душила истерика от мысли, что

я проспал весь урок, причём проспал не один, а с Артуром, что

отличницы-то тоже, наверное, спали и на этом уроке, и на всех

предыдущих. И было ещё что-то, заставлявшее меня складываться пополам

уже в рекреации и смеяться, смеяться без остановки.

- Ты что, спал взаправду? Ой, не могу. Спал!

- Да, а ты?