Гулливер у арийцев

Через недели три я вновь посетил Стида, разыграв при

этом небольшую комедию: войдя в кабинет этого почтен-

ного джентльмена и поздоровавшись с ним, я вниматель-

но осмотрел телефон и выключатели, объяснив, что боюсь

микрофонов гестапо. После этого я вынул из кармана сфо-

тографированный мною документ, касавшийся производ-

ства самолетов в Германии. Гросс объяснил мне, что все

цифры, содержащиеся в этом документе, давно устарели.

Стид остался очень доволен. Знакомство с ним, в свою оче-

редь, принесло мне большую пользу, так как оно повысило

мой удельный вес и упрочило за мною репутацию серьез-

ного человека.

Я вспоминаю, что приблизительно в это время встретил

в одном из кафе журналиста, с которым был знаком еще в

Берлине и который ко мне всегда относился с плохо скры-

ваемым пренебрежением. Он подсел ко мне и во время бе-

седы неожиданно спросил:

— Скажите, Штеффен, что это с вами произошло? Я

слышал о вас самые фантастические истории: вы стали

убежденным антифашистом, аскетом — все это очень не

похоже на вас..

— Дорогой друг, — после необходимой паузы начал я, —

я действительно эпикуреец и люблю удовольствия. Мне,

однако, необходима родина. Вне Германии я не могу жить

так, как хочу. Национал-социалисты лишили меня родины,

они убили в Германии вое изящное и остроумное, они объя-

вили войну интеллектуализму — словом, превратили Гер-

манию в грязную казарму. Гитлеровцы посадили в концент-

153

рационный лагерь моего лучшего друга Карла фон Оссец-

кого, они подвергли истязаниям этого человека с невероят-

но чувствительной и тонкой нервной системой. Вот вам сек-

рет метаморфозы, происшедшей со мной. Я не могу наслаж-

даться жизнью, в то время как на родине ломают ребра

моим друзьям. Я сам прежде не предполагал, что так остро

буду переживать все это. А может быть, я и постарел — стал

сентиментальным.

Мой собеседник внимательно посмотрел на меня и пожал

мне руку.

— Я начинаю уважать вас, Штеффен. Простите, что я вас

считал грубым животным.

Я вздохнул и грустно улыбнулся.

В течение всего этого времени я вел двойной образ жиз-

ни. Большую часть дня я был пуританином и трезвенни-

ком, по вечерам же развлекался в заведениях, известных

только знатокам, где меня не могли встретить эмигранты.

Благодаря щедрости моего друга Гросса я мог себе многое

позволить и чувствовал себя прекрасно. Вообще же я до-

вольно забавное существо и люблю наблюдать за самим со-

бой и за работой своего мозга. Я чувствую, что в нем спря-

тано несколько ІІІтеффенов. Из них всех я больше всего

люблю маленького хитреца и наивного циника. Неплох и

другой Штеффен, умеющий холодно и спокойно рассуж-

дать и придумывать сложные комбинации. Похуже будет

Штеффен сентиментальный, но ему не дают особенно ра-

зойтись. Иногда лишь за сигарой и кофе этот третий Штеф-

фен выпускается на удлиненной узде.

Так прошло три месяца, и Гросс начал проявлять нетер-

пение.

— Вам, Браун, кажется, понравилось полное безделье; я

бы тоже не отказался так пожить: денег достаточно, време-

ни сколько угодно, — веселая жизнь.

— Господин Гросс, главное — не торопиться, вы, вероят-

но, знаете, что поспешность обычно ведет к абортам.

Нет, Гросс, вы конечно примитив. Я хотел бы когда-ни-

будь очутиться в кабинете самого умного человека в геста-

154

по. Я думаю не о Гитлере. Он большая бестия, но это не то,

что мне нужно.

У моего собеседника должно быть тонкое лицо иезуита,

узкие губы, серые глаза. Мы сели бы в кожаные глубокие

кресла, посмотрели бы друг на друга, едва заметно улыб-

нулись. Нам не пришлось бы много разговаривать, мы все

бы поняли без слов.

Вам это непонятно, господин Гросс? Вы, вероятно, не слы-

хали, что Паганини, преследуемый иезуитами, сумел сго-

вориться с дочерью тюремщика о своем побеге при помо-

щи скрипки с одной струной? Да, вы этого не знаете, но за-

то вы знаете многое другое. Помните, Гросс, я настаиваю

на том, что мой партнер должен быть похож на иезуита.

Гросс, как будто читая мои мысли, спрашивает:

— Что, Браун, хотите съездить в Берлин?

— С огромным удовольствием, но попозже. Теперь мне

нужно переменить климат, в Лондоне я исчерпал все возмож-

ности, больше мне здесь абсолютно нечего делать, надо

переехать на континент. Меня зовет Париж, историческое

сердце мира...

— Если бы вы, Браун, меньше фантазировали и болтали,

вы были бы ценным человеком.

Что понимает Гросс в фантазии! С ним, однако, можно

иметь дело.

Увы, я полагаю, что в Берлине в гестапо сидят не люди с

лицами иезуитов и серыми глазами, а большие свиньи.

5

 есной 1934 года я уже гулял по улицам Парижа. В

бумажнике у меня три тысячи франков; в боковом

кармане — коллекция рекомендательных писем к ря-

ду эмигрантских деятелей; в записной книжке — адрес зуб-

ною врача Мейнштедта.

155

На другой день после приезда я нажимаю кнопку звонка.

Открывает мне очень недурная девица в белом переднике.

У меня сразу поднимается настроение. Девица приглашает

меня в приемную, там сидит пожилая дама и внимательно

рассматривает потрепанный номер журнала. Вскоре ее при-

глашают в кабинет. Через пятнадцать минут наступает моя

очередь.

В дверях меня ждет высокий человек в белом халате, он