Гроб хрустальный

Глеб вспомнил, как они ехали на метро с похорон Чака. На Ждановской ветке есть место, где поезд выскакивает наружу, смолкает шум, и можно говорить, а не кричать.

-- Интересно, кто будет следующим? -- спросил тогда Емеля, и Глебу эта шутка показалась бестактной и глупой, особенно если учесть, что все они знали, почему покончил с собой Чак. Он отвернулся и увидел в окне возле путей большой прямоугольник плаката. На нем белым по красному было написано: "Партия -- ум, честь и совесть нашей эпохи".

-- Надо жребий кинуть, -- предложил Абрамов, и грохот снова опустился на поезд, а за окнами покатилась черно-серая темень.

Каждый раз, проезжая этим перегоном, Глеб видел все тот же плакат и вспоминал тот день. Но потом воспоминание поблекло, потеряло смысл, как слова лозунга -- и однажды, едучи с "Выхино", Глеб понял, что плаката давно нет, и даже рекламу какого-нибудь банка вместо него не выставили.

Он вышел на балкон, где одиноко курила Ира. Весь день кто-то старался быть с ней рядом, а вот сейчас все увлеклись передвижением столов и стульев, расстановкой тарелок, подсчетом мест -- и она на минуту осталась одна. Сигарета с длинным фильтром дрожала в ее пальцах, слезы набухали за оградой искусственных ресниц. Обманчиво спокойным голосом она сказала Глебу:

-- Ты знаешь, меня больше всего удивляет, что Витя не пришел.

-- А где он? -- спросил после паузы Глеб: не потому, что не знал ответа, а чтобы хоть что-то спросить.

-- Не знаю, -- устало пожала плечами Ира, -- мы вместе были в доме отдыха под Москвой. На семинаре. А потом он позвонил, утром, уже перед отъездом, и Светка сказала, что платежки не прошли, а Мишка застрелился, --и Витя сразу сел в машину и уехал, со мной даже не попрощался.

Ирка достала еще сигарету из белой пачки, Глеб щелкнул зажигалкой.

-- У меня такое чувство, будто все рухнуло. Миша умер, Витя исчез, контора закрылась. Будто дернули за веревочку -- и раз... и все. -- Она посмотрела на неловко молчащего Глеба. -- Ты знаешь, что мы с Витей были любовниками?

"Ни хуя себе", -- подумал Глеб. Он и впрямь не знал своих одноклассников и, похоже, не так уж сильно они отличались от Таниных друзей и подруг. Может, когда-то Светка и Ирка тоже сравнивали, у кого больше грудь, и обсуждали, коррелирует ли длина мужского носа с длиной члена. Он покачал головой.

-- Уже год где-то, -- продолжила Ирка. -- Мишка знал, но ничего не говорил. Я думала сегодня ночью, что он из-за этого... хотя знаю, что из-за... из-за денег.

Голос ее прервался, и впервые за день она заплакала. Глеб неловко положил руку ей на плечо, не зная, что сказать. Он удивился собственной черствости: даже в такой момент он обратил внимание: будто Ирка плачет не из-за смерти мужа, а потому, что он застрелился не из-за нее.

Ирка вытащила из рукава бумажный платок, вытерла лицо, кинула почерневший клинекс на бетонный пол.

-- И еще я думала, что Витя уехал не из-за денег, а потому что после Емелиной смерти ему уже нечего со мной делить. Ну, знаешь, любовники не могут без мужа или там без жены. Должен быть третий, как точка приложения сил.

Она снова говорила спокойно, почти без выражения. Так Абрамов читал когда-то стихи Самойлова про "Сороковые, роковые" на школьном конкурсе чтецов. Никому тогда и в голову не приходило, что роковым может оказаться любое десятилетие. Для Чака -- восьмидесятые, для Емели -- девяностые.

-- Мишка так жалел, что мы не собрались на десятилетие выпуска, --сказала Ирка. -- Для него это все было очень важно. Ты знаешь, он перед смертью школьный альбом смотрел.

Она погасила окурок о перила и бросила вниз.

-- Я думаю, он был бы доволен, что вы пришли.

-- А ты не знаешь, Маринке кто-нибудь звонил? -- спросил Глеб.

Ира посмотрела на него. На секунду в потухших глазах мелькнуло изумление.

-- А она еще жива? -- И тут же запнулась и добавила: -- Я имею в виду, кто-нибудь знает о ней хоть что-то?

-- Оксана говорила, Мишка ее недавно видел.

-- Странно, -- Ира пожала плечами. -- Я об этом ничего не слышала. Жалко, я бы с ней сейчас повидалась. Глупо, что я много лет ей Чака простить не могла.

-- Чака? Почему?

-- Я была в него влюблена в десятом классе. И когда мы ездили в Питер, Марина попросила меня переночевать в комнате у Светки и Оксаны. Сказала, к ней должен Вольфсон прийти. То есть она сказала, что Вольфсон. А на самом деле -- Чак.

-- Я помню, -- сказал Глеб. И вспомнил, как дернулось тогда, у автобуса, Ирино лицо, вспомнил дубленку и импортные сапоги. -- Но ведь сейчас это уже не важно.

-- Не важно, -- эхом отозвалась Ира. -- Чак умер. Мишка умер. Да и Марина все равно что умерла.

Глава девятая