Гроб хрустальный

Абрамов отложил машинопись. Сгусток пустоты, который он ощущал внутри последние дни, был непереносим. Трудно поверить, что Миши больше нет. Как же так получилось? Где он ошибся?

Абрамов включил сотовый и набрал номер, который который месяц назад дала ему Марина. На этот раз она сняла трубку.

Открыв дверь, Глеб услышал, как Абрамов говорит кому-то:

-- Если б я знал, кто меня подставил, я бы мог еще отыграть назад...

Абрамов стоял босиком на коврике у окна, прижимая к уху массивную трубку сотового телефона.

-- Привет, -- махнул он Глебу и сказал в трубку: -- Вот Глеб Аникеев тебе привет передает. Да, хорошо, я ему тоже. -- И рассоединился.

-- Ты это с кем? -- удивился Глеб.

Абрамов на секунду замялся.

-- Неважно.

Глеб пожал плечами и прошел с сумками на кухню.

-- Как поминки? -- спросил Абрамов.

-- Тебя вспоминали, -- ответил Глеб и запнулся. -- То есть я хотел сказать...

-- Нормально, нормально, -- Абрамов открыл принесенную Глебом водку. --Кругом столько мертвых, я уже сам не уверен, что жив.

-- В каком смысле -- много?

-- Ну, -- Абрамов разлил водку по хрустальным рюмкам, -- бабушка твоя, Мишка, Чак опять-таки.

-- Чак слишком давно умер. -- Глеб прикрыл куском черного хлеба третью рюмку. -- Ты еще дедушку моего вспомни.

-- О нет, -- ответил Абрамов. -- Чак теперь живее всех живых. Просто за ноги хватает.

-- В смысле?

-- Неважно, -- Абрамов поднял рюмку. -- Лучше давай их всех помянем.

Они выпили не чокаясь. Рюмка водки мягко легла на выпитое днем. Глеб выпивал не часто, но сегодня был как раз такой день: у Ирки его отпустило, наконец, после третьей рюмки и, когда Светка говорила тост, он понял, что слезы так и текут у него по лицу.

-- Я тут поесть принес, -- сказал он. -- Хлеб, колбаса, "Виолу" вот купил.

-- Это хорошо, -- Абрамов намазал хлеб "Виолой" и откусил большой кусок. -- Ностальгическая вещь, мажорская закуска моей молодости. Чак это все любил. Финский сервелат, сыр "Виола", что там еще было? Красная икра, балык, язык. -- Он налил еще и не дожидаясь Глеба выпил. -- Знаешь, как я себя чувствую? Как Банионис в "Солярисе", буквально.

Они посмотрели "Солярис" едва ли ни на самом последнем московском сеансе. Было уже ясно, что Тарковский остался на Западе, и фильмы не сегодня-завтра исчезнут из проката. "Солярис" показывали в каком-то клубе на окраине, Вольфсон заранее ездил покупать билеты, и пошли всей компанией: Абрамов, Чак, Вольфсон, Глеб, Маринка и Оксана. Так получилось, что места им достались в разных концах зала: два и четыре. Глеб сел рядом с Оксаной и весь сеанс пытался набраться смелости и взять ее за руку. Возможно, от ее близости, от смутного профиля в полутьме у него осталось какое-то удивительно нежное воспоминание о фильме. Но сюжет он почти забыл, в память врезался только эпизод, когда Наталья Бондарчук корчится в судорогах, выпив жидкого кислорода, и ее грудь выступает под платьем. Он тогда почувствовал возбуждение и одновременно стыд, что испытывает возбуждение, сидя рядом с Оксаной. Отдернул руку с общего подлокотника и больше не отрывался от экрана.

-- Знаешь, -- продолжал Абрамов, снова наполняя рюмки, -- почему я не подхожу к телефону?

-- Он же не работает, -- сказал Глеб.

-- К сотовому телефону, -- с интонацией "повторяю для дубовых" пояснил Абрамов.

-- Я тебе, кстати, зарядку принес, -- сказал Глеб.

Они снова выпили.

-- Я не знал, что ты знаком с Крутицким, -- сказал Глеб.

-- Ну! -- ответил Абрамов, -- а ты Влада откуда?

-- В Хрустальном встречал. Он собирался, кажется, не то в студию Шварцера, не то в журнал Шаневича инвестировать, но, похоже, передумал.

-- Экспансия, всегда экспансия, -- Абрамов посмотрел, много ли осталось в бутылке. -- Я бы с этой мелочью и возиться не стал. Смешные же деньги! Я бы их полгода назад просто купил на корню.

-- Полгода назад их еще не было, -- заметил Глеб.

-- А сейчас денег нет, -- пьяно засмеялся Абрамов, -- но это хуйня, что их нет. Думаешь, я из-за денег не подхожу к телефону? Боюсь, что меня люди ВэЭна будут искать? Хуй-то, пусть ищут. Я не поэтому. Я боюсь, что Ирка позвонит. Что я ей скажу? Что ее Мишка умер, потому что мне до зарезу понадобилось десять штук грина, а на личном счету было с гулькин хуй, пятьсот зеленых от силы?

-- Там же не десятка, ты говорил -- поллимона?

-- А, это потом поллимона, а началось -- с десятки. Точка бифуркации, знаешь? Малое возмущение, большой эффект. Я десятку выдернул как раз перед зарплатой, так получилось. Мне перед ребятами было неудобно, и я свинтил с Иркой в дом отдыха этот ебаный. Сотовый отключил, чтоб не дергали -- когда деньги, когда деньги. Ну, вот все и просрал.

-- А был бы ты в Москве, что бы изменилось?

-- Я бы просек. Ты не понимаешь, я бы просек, что дело нечисто. Светка мне все рассказала. Дура, конечно, набитая, сама же видела -- что-то не так. Я бы все остановил, а Емеля -- не решился. Я бы и сейчас, может, все переиграл, если бы только знал -- кто. Понимаешь, в чем дело? Мне теперь никто не поможет, потому что я всегда был не такой, как они, сечешь? Не был в их нетворке, понимаешь?

-- В каком нетворке?