Гроб хрустальный

Эту фразу ему еще долго поминали, как и последовавшую за ней чудовищную выходку: схватив последнюю бутылку, он мгновенно ее открыл и, к ужасу собравшихся, ринулся в ванную.

-- Стой, -- закричал Абрамов, падая поперек прохода и тем самым преграждая путь Вольфсону и Феликсу.

Из ванной донеслось буль-буль-буль жидкости в унитазе. Глеб вздохнул с облегчением -- пронесло. Теперь никто не догадается, что в бутылке была вода.

И только тут он заметил, что в комнате нет Чака.

Чака не было и через два часа, когда все разошлись по номерам, надеясь, что в коридоре гостиницы им не встретится Лажа -- классная руководительница Зинаида Сергеевна Лажечникова. В конце концов, устав ждать Чака, Глеб разделся и лег. Голова кружилась, и последнее, о чем Глеб подумал: алкоголь, похоже, меняет топологию пространства.

Проснулся он оттого, что кто-то включил свет. С трудом открыв глаза, он увидел Чака: тот со счастливой улыбкой стоял между кроватями.

-- Где ты был? -- сонно спросил Глеб.

-- У Маринки Царевой, -- ответил Чак, продолжая улыбаться.

-- И что ты там делал?

-- А ты как думаешь? -- Улыбка стала совсем уж победоносной.

Сон как рукой сняло. Глеб похолодел.

-- Пиздишь! -- прошептал он.

-- Ни хуя, -- ответил довольный Чак.

-- А Ирку вы куда дели?

-- Маринка ей что-то наплела, и она свалила к Светке с Оксанкой. У них там третья кровать свободная.

-- Все равно -- не верю, -- Глеб сел на постели. У него колотилось сердце. Похожее чувство было, когда он слышал шаги на лестнице и думал, что идут с обыском. Отпускало, когда шаги затихали на верхнем или нижнем этаже. Но сейчас освобождения от накатившего ужаса не предвиделось.

-- Сам смотри, -- Чак расстегнул ширинку и спустил джинсы. Трусов на нем не было, а сморщенный член и лобковые волосы были измазаны чем-то темным и липким.

-- Что это? -- в недоумении спросил Глеб.

-- Кровь.

-- Ты ей... целку сломал?

-- Ага, -- сказал Чак, -- теперь веришь?

Глеб по-прежнему не верил, но все равно знал: да, это правда. Слово потянуло за собой маленькую книжку "Континента" с редкими для Бродского антисоветскими стихами про молодежь, знакомую с кровью понаслышке или по ломке целок. Вот и он теперь познакомился.

Чак бухнулся на кровать.

-- Я тоже так подумал. Но она не девочка, это же все знают. У нее сегодня просто месячные были.

-- Месячные -- это что? -- спросил Глеб и, спросив, понял, насколько потрясен: обычно он делал вид, что давно знает, о чем речь, и лениво говорил "а, понятно" или кивал.

-- Ну, это, -- сказал Чак, -- это как у собак течка, только наоборот. Когда женщина не беременная, у нее раз в месяц кровь из матки выливается.

-- А, понятно, -- кивнул Глеб. Он уже немного пришел себя. -- Я спать хочу.

-- Ну так спи, -- сказал Чак. -- А я в душ схожу.

"С чего это я так разволновался?" -- думал Глеб. Ему не было дела до Маринки, он просто завидовал Чаку и страшился, что подобное может случиться с ним. Странно подумать, что его сверстники уже занимаются сексом.

Накрыться одеялом, повернуться на бок, подтянуть колени к подбородку. Вырой ухом ямку в трухе матраса, заляг и слушай "уу" сирены.

Пиздец. И это они называют жизнью?

Рассаживались в автобус. Лажа была сонная и злая. Последний день в Ленинграде, вечером -- в поезд и в Москву. Возле автобуса нервно приплясывала, разгоняя утреннюю промерзь, Ирка. В дубленке и меховых сапожках -- дефицитные желанные вещи, которые делали желанной и ее саму.

-- Привет, -- сказал Глеб, -- как спала?

-- Нормально, -- ответила Ирка, и ему захотелось показать, что у них есть общий секрет.

-- В следующий раз, когда тебя Маринка прогонит, приходи ко мне на освободившуюся кровать, -- подмигнул он, чувствуя, что причастность к тайне как-то поднимает его в собственных глазах.

-- А кто тебе кровать освобождает? -- спросила Ирка и вся как-то напряглась.

-- Как кто? Чак, конечно.

Тут он увидел Оксану. В своей холодной куртке и битых ботинках она бежала к автобусу, на плечах -- холщовый рюкзак. Я бы предпочел, чтобы Маринка жила в комнате с ней, подумал Глеб.

В автобусе было тепло, и он снова задремал. Проснувшись от голоса экскурсовода, Глеб сочинил стишок: "Чак с Маринкою поутру применяют камасутру", -- и утешился.

Впервые в жизни Глеб понял: то, о чем он только читал в книгах, иногда случается в реальности.

Глава восьмая

Сначала долго ехали в автобусе на какое-то далекое новое кладбище, где Глеб никогда не бывал. Катафалк застрял в пробке, долго ждали у кладбищенской конторы, потом шли до восьмого квадрата, где будет захоронение. Глеб высматривал в толпе знакомых и никого не находил, кроме Ирки, Светки и Феликса. Это, впрочем, ничего не значит: Глеб понимал, что его поразительная способность никого не узнавать -- чересчур даже для матшкольного мальчика, которого формулы интересуют больше живых людей.