Граф, Мак и Стром

«И сюда добралось, в нашу-то глушь… Циркачи, это все бродячие циркачи… Говорил я отцу Йохану — гнать их надо, гнать! Теперь остается бежать самому. Бежать».

Все симптому налицо. Легкий румянец продержится на лице девочки еще несколько дней. Потом он превратится в заливающую все тело красноту, порозовеют белки глаз, усилится кашель, затуманится разум, как у пьяного — и с этого момента девочка станет смертельно опасной для своих родных. Прежде, чем на теле начнут появляться гнойные язвы, и веселая девочка Михалка упадет от слабости и умрет, она успеет заразить множество народа.

А жара так и не появится, все верно. У заболевших Алой чумой жара не бывает никогда.

Доктор Бражек сгреб в сумку все, что могло ему пригодится: деньги, наиболее ценные ингредиенты, диплом Староварского университета, вышел из дома, стараясь не подавать вида, вскочил на свою рябую кобылу Весенку и ударил ее каблуками.

От Алой чумы нет лекарства. Девочка все равно обречена. Убить ее и сжечь тело крестьяне все равно не согласятся, глупые, темные люди. Значит…

Бежать. Бежать. Бежать.

В деревенских воротах, доктор, невольно прибавивший ход, чуть было не сбил незнакомца, который еле успел отпрыгнуть в сторону.

— Проклятые бродяги… — прошипел Бражек. От них все беды.

* * *

Бродяга, зябко кутавшийся в плащ, несмотря на летнюю погоду, задумчиво посмотрел вслед удалявшегося всадника, но ничего не сказал. Вообще никак не отреагировал. Поправил широкополую шляпу и зашагал вдоль по улице, обходя гусей и привольно развалившуюся в луже свинью Агнешки Диновар.

— Добрый день, — поприветствовал он оказавшегося рядом старика Мартина, — Не подскажет ли уважаемый пан усталому путнику, где в вашей замечательной деревне можно остановиться на ночь?

— Что тебе сказать, добрый путник… — оперся Мартин о клюку, — Малые Гнищи — деревенька маленькая, сам видишь, гостиниц для проезжающих не построено…

— Куда уж мне в гостиницу, — бледно улыбнулся незнакомец, — Мне бы место на лавке, чтобы самому лечь, да под лавкой, чтобы котомку положить. Нет, так и охапке сена буду рад, лишь бы крыша над головой, да дождь не мочи…

Оборвав речь, бродяга зашелся в приступе кашля.

— Ты, укуси меня гусь, совсем больной, добрый путник.

— Ни… Ничего страшного. Мой кашель никому не причинит вреда.

— Ну, если так… Попробуй постучаться в любую избу: народ у нас добрый, кто хочешь тебя приютит. Только вон туда не ходи: там доктор Ктибор Бражек живет, а он только что ускакал по делам. И вон туда не ходи: у Бозидара мякины на обмолоте не допросишься, задаром никого на постой не возьмет. И еще туда не ходи: у Вилема молодая жена только что родила, так он над ней и малышом трясется, больного и близко не подпустит. И к Джейрку тем более не ходи…

Во время этого перечисления незнакомец медленно обвел взглядом деревенские дома, сначала справа налево, а потом, все также медленно — слева направо. Как будто хотел запомнить их. Или выбирал что-то.

— …прошлым летом, когда Рехор ехал в город за новой бочкой для пива…

— Прошу прощения, уважаемый пан, а кто живет вон там?

Костлявый палец указал на один из домов, внешне ничем не отличавшегося от своих соседей.

— Там? Там можешь счастья попытать. Марек Бедарш — человек добрый, правда, сына Отец ему не дал, три дочки…

Витиевато поблагодарив, бродяга зашагал к дому Бедаршей, глухо кашляя на ходу.

* * *

Маркета Бедарш как раз доставала из печи горшок с тушеной капустой, когда в дверь постучали.

— Сейчас, сейчас! — прокричала она, толкнула в угол ухват и, вытирая руки фартуком, раскрыла входную дверь, — Добрый день, уважаемый пан.

— Добрый день, пани.

Женщина чуть посторонилась, но незнакомец не заметил приглашения и в дом не вошел.

— Не будет ли настолько добра уважаемая пани, что впустит в дом на постой бедного странника, которому негде переночевать? Возможно также, уважаемая пани окажется настолько добра, что угостит голодного странника тарелочкой каши?

— Входите, входите, добрый пан. Неужели мы не люди?

Коротко поклонившись, бродяга прошел в дом. Снял шляпу и плащи и повесил на крючках у двери. Сел на табурет.

— Как называть доброго пана? — спросила Маркета, накладывая капусту в глиняную миску.

— Люди называют меня Арностом, добрая пани.

Женщина искоса поглядывала на бродягу. Муж дома, кормил свиней, так что опасаться ей нечего. А раз так — отчего ж и не приветить несчастного человека?

Почему-то никак не удавалось понять, кто Арност такой. Потертая, местами залатанная одежда, какую мог носить любой: крестьянин, горожанин… Стоптанные сапоги могли бы принадлежать и горожанину и солдату и даже монаху.

Сам бродяга был худ, почти костляв. Впалые щеки, бледное лицо, как будто летний загар не приставал к нему, блеклые выцветшие глаза, острый, чуть крючковатый нос. Весь облик был каким-то смазанным, невзрачным. Даже возраст понять было трудно: иногда Арност выглядел молодым, почти юношей, стоило ему шевельнуться, как тени ложились по-другому, и бродяга становился похож на старика. Серые, как будто присыпанные пылью волосы тоже не помогали.

— Что слышно в мире, добрый пан?