Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники

Лорис-Меликов, по сути, поставил нового, еще не коронованного императора перед безотлагательной необходимостью обозначить правительственную программу — или приняв предложенную министром, предварительно в общих чертах одобренную Александром II, или заявить свою, «новую политику». Выбор Александр Александрович уже сделал, предстояло лишь объявить о нем в подходящий момент, избежав эксцессов. Царь назначил на 21 апреля совещание, которое, по свидетельству военного министра, было «вызвано весьма серьезными объяснениями Лорис-Меликова с Государем о необходимости так или иначе выйти, наконец, из настоящей неизвестности и замкнутости»⁵¹⁵. В признании этой необходимости позиции министра внутренних дел и обер-прокурора Синода совпали.

Александр III попытался сам определить состав участников, исключив из него П.А. Валуева, С.Н. Урусова и Д.Н. Набокова. Только при содействии Победоносцева Лорис-Меликов добился лишь приглашения министра юстиции Набокова.

20 апреля, съехавшись у министра финансов А.А. Абазы, Лорис-Меликов и военный министр более всего боялись, чтобы совещание не утонуло в частных вопросах: необходимо было определить судьбу проекта Лорис-Меликова и тем самым направление текущей политики. Они ожидали решительной схватки, и Лорис-Меликов, по словам Милютина, не предвидел «ничего хорошего»⁵¹⁶.

Однако противники избрали иную тактику: от прямого столкновения они как раз уклонялись.

Обмениваясь резко отрицательными оценками деятельности министра внутренних дел и его сторонников, царь и ставший его ближайшим советником Победоносцев внешне вели себя с ними весьма благожелательно. Строя планы поворота к «новой политике» и соответствующих смещений непригодных для нее лиц, пытались создать впечатление мира и согласия в «верхах». По сведениям Д.А. Милютина, после разрыва отношений с либеральными министрами, последовавшего за заседанием 8 марта, Победоносцев 15 апреля приезжал к Лорис-Меликову с объяснениями, уверяя, что его роль в пресловутом совещании 8 марта понята «в превратном смысле»⁵¹⁷. Хотя Константин Петрович приписывает инициативу этих объяснений Лорис-Меликову, имея в виду упоминавшееся лицемерное письмо обер-прокурора министру 8 марта, скорее можно поверить записи Милютина. Победоносцев считал, что время открытого выступления против либеральной группировки в верхах еще не пришло, и объяснял это Каткову, торопившему с таким выступлением⁵¹⁸.

Совещание 21 апреля в Гатчине открыл император, заявив о своем желании выслушать мнения, какие меры «следует принять и какую программу для дальнейших действий»⁵¹⁹. Лорис-Меликов изложил эту программу, повторив основные положения доклада 12 апреля. Выступившие после него Д.А. Милютин, А.А. Абаза, Д.Н. Набоков, барон А.П. Николаи поддержали в целом Лорис-Меликова и его план преобразований. Выступивший последним Победоносцев ни опровергать, ни отвергать предложения Лорис-Меликова не стал, ограничившись неопределенными рассуждениями о необходимости улучшений государственного строя. Александр III предложил министрам собираться для обсуждения назревших вопросов для выработки общих взглядов. Такой исход совещания давал все основания либеральным администраторам для благоприятных выводов. Даже весьма осторожный и сдержанный в оценках Д.А. Милютин предположил, что «нынешнее совещание повлияет благотворно на направление мыслей молодого императора». Даже умный А.А. Абаза, отнюдь не новичок в придворных баталиях, посчитал, что «наступило полное торжество» Лорис-Меликова, а Победоносцев «был «истерт в порошок»⁵²⁰. Между тем обер-прокурор Синода, осведомленный о радркных выводах своих идейных и политических противников, потешался над ними в письме к своему доверенному лицу — Е.ф. Тютчевой. «Они ехали туда в страхе, не прогонят ли их, — рассказывал он, — вернулись в торжестве невообразимом и стали говорить, что одержали блестящую победу... Пароль дан такой, что я посрамлен, и победа одержана надо мною»⁵²¹.

Обер-прокурор Синода хорошо знал настроение императора и вместе с ним готовился к решительной акции. Уже 21 апреля Александр III поделился с ним «грустным впечатлением» от совещания и своей решимостью не допустить представительного правления в России⁵²². Он созывал совещание вовсе не для того, чтобы глубже понять позицию своих министров — способных, честных, знающих деятелей.

Он не собирался с ними дискутировать — не царское это дело. Он еще раз хотел убедиться, насколько тверды они в своих стремлениях, и это ему удалось. Александр III понял, что для Аорис-Меликова отказаться от задуманных преобразований столь же невозможно, как для него, самодержца всероссийского, задумавшего вернуть страну к ее исконным устоям, иметь такого министра, как Лорис-Меликов.