Конечно, вряд ли роскошные апартаменты можно было назвать камерой. Ковры, белый телефон, белая, опять же, кровать. Телевизор с огромной линзой. На столе зелень, капуста, перец, рыба, графины с вином…
— Шашлыки прикажете внести? — спросил смотритель.
— Постой. Куда торопишься? Нам еще сидеть и сидеть…
И князь весело рассмеялся. Ему вторил визгливый смех смотрителя.
Все было вкусно. Я лопал за обе щеки, хватал с тарелок двумя руками. Князь сразу освободил меня от наручников и разорвал нашу с полицейским связь. Он достал из тумбочки связку ключей, и среди них, конечно, нашелся и от наручников.
Заметив мой взгляд, князь небрежно бросил:
— Чтоб каждый раз к коменданту не бегать. –
И помахал связкой.
Князь с улыбкой наблюдал, как мы утоляем голод, а потом, капая вином с усов, поведал о своих невезениях:
— …сын у меня… У всех сыновья как сыновья. Неудачники! А мой… В пастухи пошел… «Хочу, — говорит, — отец, честно жить!» Ну, мало ли идиотов?..
Поехал мой брат от первой матери в горы на шашлык… Кто же, когда в горы на шашлык едет, шашлык с собой берет?.. Ну, подходят они к моему идиоту… «Привет». — «Привет…» — «Дай нам вон того, испачканного, с отметиной на задней ноге…»
«Нет, — говорит мой идиот, — не дам…» «Он все равно испачканный, дай…» «Не дам», — говорит мой идиот… «Ну, дай того, плешивого…» — «И этого не дам…» — «Тогда ту, хроменькую, которой все равно не жить?!» «Не дам…» — говорит мой идиот.
Брат жены со всеми друзьями прямо с гор ко мне.
Как снег на голову. «Слушай, — говорят, — Шота… Мы думали, человек ты, а теперь, когда ты сына такого вырастил… У всех — дети как дети… А твой…» И — бац! Моего лучшего петуха, как бешеную собаку, подстрелили… Кровь ударила мне в голову. Купил я пушку… Подкатил к дому брата… И — на клочки! Ну, схватили меня. Мне, конечно, плевать… Судья — родной шурин племянника… А если б и не был шурином, то стал… Когда есть деньги, и шурином могут стать, и братом, и сестрой… Шурин, судья этот… то есть… мне и говорит: «Я тебя, конечно, Шота, могу оправдать… За отсутствием улик… Поскольку все улики пушкой по ветру развеяны… Но лучше, дорогой… Посиди годок… Это в твоих интересах… Тут ты под охраной. Случись что, отобьем». Вот и сижу из-за сына, идиота. Чтоб маме его вместе с дедом отца…
И князь принялся вспоминать всех родственников, желая им всего самого-самого…
Плита в полу приподнялась, и показалась обросшая голова…
— Опять пол портишь, — недовольно сказал князь. — Опять перестилать?..
Голова увидела меня, исчезла, а на ее месте появилась Мария-Луиза:
— Бежим!
— Зачем бежать? — удивился князь. — Посидим, поужинаем. Потом я сам двери открою!
И он потряс связкой ключей.
— В следующий раз! — сказала Мария-Луиза.
Она потянула меня за брючину. Я спрыгнул в холодное подземелье.
11. Гулливер снаружи и изнутри
Мы сидим в дилижансе.
Мария-Луиза уговорила меня поехать к деду на мельницу. Отсидимся, подумаем, что делать дальше…
Напротив нас — дамочка в седом парике. Ее спутник — молоденький офицер. Душно… Офицер снимает кивер. Дамочка снимает парик… Смеются, хохочут. Рассказывают о своих неудачах в семье и на службе.
Еще в нашей компании старушка. На коленках узелок.
— Сынок мой погодой заведует, — объясняет старушка. — В горах служит. Какую погоду объявит, такая и будет. Ни разу не угадал. К нему вот еду, гостинцы везу.
Офицер хихикнул:
— Долго вы, мамаша, ехать будете. К морю наш маршрут, а не в горы…
Мы переглянулись. Мы ехали совсем в другую сторону.
Мария-Луиза наклонилась к переговорной трубке:
— Эй! Кучер! Куда едем?
— Куда, куда! — захохотал кучер. — На «кудыкину» гору.
— Останови! — крикнула Мария-Луиза.
Но кучер погнал лошадей.
— Останови, негодяй!
Кучер стегал лошадей. Нас швыряло из стороны в сторону. Мимо пролетел кивер офицера.
Наделся на голову Марии-Луизы. Ей очень шло…
И тут что-то случилось. Нас бросило вперед.
Треск, грохот…
Когда мы выбрались наружу, то увидели печальную картину. Все три лошади лежали на дороге в одинаковых позах, будто сраженные пулями
врага. Кучер ходил вокруг них и приговаривал:
— Чуть стеганешь кнутом… Валятся… Единым строем… И что за порода такая?..
Раздались гудки. Гудела легковая машина, которой мы преградили дорогу.
Из легковушки вышел человек, прошел сквозь дорожную пыль, и мы узнали все того же сержанта.
— Родные мои, — обрадовался он. — Голубки. Прилетели, родимые…
Он достал наручники:
— Ну, идите, милые, окольцовываться…
Мы не стали «окольцовываться», а бросились бежать…
Мы бежали мимо гор мусора, мимо изъеденных ржавчиной карет, к высокому забору.
Нырнули в дырку…
Перед нами — Гулливер. Огромная голова повернута в профиль. Губы улыбаются. Из ноздри лезет веселенькая березка.
— Ах, вот вы где? Мои любимые, пташечки дорогие, человечки настоящие!
Сержант показывал свой портрет в раме забора.
— Вперед! — скомандовала Мария-Луиза.
Натыкаясь на осколки бетона, мы побежали к голове Гулливера. Мария-Луиза взобралась на мочку уха, протянула мне руку…
Перед нами зияла черная таинственная дыра ушной раковины. Легкий сквознячок пушил волосы.