Горькая жизнь

Днем по позициям Хотиева прошлись самолеты – нанесли несколько бомбовых ударов. Поработали и пулеметы. После авиационной штурмовки от воинства Хотиева осталась треть. Стало понятно, как Божий день – такими силами Воркуту никогда не взять – не дано. Надо было отходить на юг, в леса, в места, где и спрятаться было можно, и народ, способный подкормить, укрыть от холода, наверняка имелся. Так считал Хотиев. Верить в то, что борьба проиграна, он не хотел… Не мог просто.

Аня Богданова и Китаев прождали магаданского «кума» до утра. Китаев даже выходил на окраину леса, окаймлявшего деревню, высматривал Брыля, но так и не высмотрел. Все, это был конец – «кума» уволокли, скорее всего, в местную сигуранцу.

На фронте Китаев сталкивался с румынской сигуранцей, а точнее, с воинским подразделением, которое было к ней приравнено. Чикаться не стали – перебили всех, забрали документы, горку золотых орденов, приготовленных для особо отличившихся вояк (а вояками они были плохими), и ушли назад, к своим.

Пойти по домам деревни в этот серый рассветный час с вопросом «А не видели ль вы такого-то?» было глупо, нелепо, смешно, страшно. Такой поход мог кончиться для Китаева только одним – гибелью.

Вернувшись к Ане, Китаев сказал:

– Это все, финиш. Магаданского «кума» мы никогда больше не увидим.

Аня ладонью стерла слезы с глаз.

– Что делать? Что? – всхлипывая тонко, будто девчонка, спросила она.

– Уходить отсюда надо. Иначе мы тут тоже останемся. У нас с тобою даже могил не будет, Аня…

– Уходить? Куда?

– Может быть, в Ленинград. У меня там мама осталась. Город большой – спрячемся.

– А если ее там нет?

Такая мысль в голову Китаеву не приходила. Мать еще не была старой. После того, что ленинградцы пережили в сорок первом, в сорок втором и частично – в сорок третьем годах, они не должны умирать, запаса прочности у людей должно хватить надолго. Мать жива, в этом Китаев был уверен твердо. Если бы с ней что-то произошло, он обязательно бы почувствовал это… Но скорбных мыслей не было, значит, мать жива.

Через двое суток они очутились в небольшом городке, похожем на районный центр, с громоздким старым собором, возведенным на центральной площади. Городок отмечал местный церковный праздник, в соборе шла служба. Аня огляделась – нет ли где военных, не засекла ни одного и решительно направилась к собору. Встала на паперти около дверей и протянула руку.

– Люди добрые, помогите, пожалуйста, – дрожащим тонким голоском выдавила она из себя.

Первым около нее остановился плечистый мужчина в рубчиковом костюме. От него пахло одеколоном, седая борода была тщательно расчесана. Поковырявшись во внутреннем кармане костюма, он достал бумажку орехового цвета – рубль, протянул Ане.

– Держи, дочка, – пробасил добродушно, – пусть и у тебя будет праздник.

Аня низко поклонилась мужчине, тот кивнул ответно и вошел в собор. Аня боялась не только военных. Боялась и сердитых старух, которых всегда можно увидеть около церквей, боялась собак, боялась милиционеров – ну словно бы никогда не была на зоне, не проходила лагерные университеты. Но оказывается, пройти университеты – этого мало.

Час с небольшим, который она провела на церковной паперти, принес деньги – и, как посчитал Китаев, деньги немалые: на них можно было купить недорогие женские баретки на подошве из микропористой резины.

Китаев изумленно покачал головой:

– Ну ты и добытчица!

Аня не выдержала, отбила лихое плясовое коленце, потом вскинула ладонь к виску:

– Стараемся, ваше превосходительство!

Китаев хотел сделать замечание насчет того, что «при пустой голове честь не отдают», но побоялся обидеть Аню и смолчал.

Погода была сухая и прохладная – стояла настоящая северная осень. Надо было спешить, приодеться к дождям, а следом и к морозам, и главное – отыскать место, где их не сумеют найти.

Вариантов было немного – много их и не могло быть – идти к матери Китаева либо к близким людям Ани: вся ее родня жила на юге, в Краснодарском крае. Если быть откровенным, Краснодарский край манил Китаева больше, чем что бы то ни было другое, даже больше Ленинграда: за годы пребывания в северных лагерях он наелся столько холода, что холод, кажется, спекся в нем в лед и выморозил внутри очень многое… Пожалуй, только сердце не сумел зацепить, не осилил просто, все остальное зацепил. Ну, может быть, еще душу не тронул, поскольку душа, как говорят, напрямую связана с сердцем.

Чтобы выкашлять из себя весь этот лед, надо было ехать в тепло, в края где растут пальмы и цветут каштаны. Впрочем, каштаны цветут и в Ленинграде – так называемые северные каштаны, из разряда конских.