Горькая жизнь

– Точно, – подтвердил магаданский «кум». – На строительстве двадцатипятикилометровой ветки из Мульды в Хановей. От лагеря того ничего не осталось, только мозги на потолке да кровь на стенах. Баб туда специально забрасывали уборку делать… Говорят, некоторые из них потом поседели.

– Вообще считается, здешние лагеря отличаются особой жестокостью, – произнес Китаев. Не хотелось ему поддерживать тему о лагерях, ан нет, не устоял-таки, втянулся. И тут же умолк, будто на рот повесил замок.

– Лишь одна воркутинская тундра знает, сколько этапов здесь было расстреляно. Был тут деятель по фамилии Кашкетин, – Брыль поморщился, – специалист по троцкистам. Всех троцкистов он пропускал через свою гребенку. Как-то собрал этап из троцкистов, примерно тысячу триста человек, вывел в тундру. Время было хорошее – весна, самый конец апреля, солнце светит так, что хоть глаза не открывай – выжечь может. Вывел Кашкетин из лагеря первую колонну, приказал взять вещи и направил в тундру. На вопросы «Куда нас?», «Куда идем?» Кашкетин отвечал бодро: «В лучшую жизнь». «Не шутите, гражданин начальник», – говорили ему наиболее храбрые зэки, но Кашкетин, как всякий смелый революционер, только рукой помахивал призывно и вещал свое: «Там и еда будет, и тепло, там даже сны снятся хорошие». Так колонна двигалась в лучшую жизнь, как в счастливый сон… Шла недолго, минут двадцать пять, – магаданский «кум» вздохнул натяжно, словно бы в глотку ему что-то попало, поперхнулся воздухом и умолк.

– А дальше-то? – спросила Аня.

Брыль молча покачал головой. Молчал он, наверное, минуты две, потом заговорил опять.

– Через два с половиной километра их встретили пулеметы. Положили всех – все двести человек. Так расправились с троцкистами, ни одного на развод не оставили. А Кашкетина наградили орденом Ленина. За выдающиеся заслуги перед партией и правительством.

Аня невольно передернула плечами, глаза у нее сделались глубокими, непроглядно черными.

– Страшно!

– Не то слово. – Магаданский «кум» снова вздохнул. – Говорят, что от всех троцкистов по стране осталось только девяносто три человека. Да и то они были подсадными стукачами, хрипло крякающими утками.

– «Политическими»?

– Конечно. Других к троцкистам не подсаживали.

Достать обновки для Ани решили тем же способом, что добывали и для себя – магаданский «кум» был настроен творчески, готов был залезть в магазин даже через печную трубу, чтобы не вскрывать наружную дверь, не ломать замок и не оставлять после себя следов.

– Человек-невидимка, – одобрительно прохмыкал в адрес «кума» Китаев. – Кстати, новые вещи нужны не только Ане, но и нам. На случай, если наступит холодное время. Я пойду с тобой.

– Нет, я пойду один, – упрямо проговорил магаданский «кум».

– Иди! – поняв, что Брыля не переубедить, Китаев махнул рукой. Про себя же подумал о том, что все равно подстрахует «кума» – на всякий случай.

Лесные сельские магазины были похожи друг на друга, словно рождены одной матушкой – и крыльцо неказистое, и окна хлипкие, и труба высокая, чтобы дым из печки не опускался книзу и не щипал глаза, и замки одинаково здоровенные, из числа тех, что если грохнется на ногу, то ногу придется ампутировать, но при всей своей громоздкости замки эти едва ли не пальцем можно открывать и так далее. Хотя, вполне возможно, в соседней области, в Архангельской или Вологодской, после войны все могло быть переиначено, и окна вставили крепкие, и замки поменяли на небольшие, хитроумные, немецкие, ни пальцем, ни отмычкой ни откроешь, нужен ключ, и крыльцо взяли, да подняли ровно настолько, чтобы в магазин не затекала весенняя вода. Все зависит от головы, которая управляет хозяйством.

Магаданский «кум» отделился от спутников и исчез в темноте.

– Ты его видишь? – спросил Китаев у Ани.

– Нет. Растворился.

– Ничего, сейчас я его найду. Ты жди меня, будь здесь… Никуда не уходи.

Аня кивнула. Хоть и темно было – ночь выдалась вязкая и прохладная, очень черная, но Китаев кивок засек, как засек и то, какая точка воздушной черноты проглотила Брыля, – ткнул в нее пальцем, словно бы определял для себя вектор движения, и также шагнул в темноту.

Брыль ковырялся в замке. Хоть и бесхитростен тот был, как детская пищалка, но в темноте, когда нельзя даже спичкой себе подсветить, и на эту пищалку требовалось время. Магаданский «кум» сопел, как паровоз, пытавшийся на малых парах забраться в гору. Не было слышно только холостого вращения колес, скользящих впустую по рельсам.

Беззвучно приблизившись к «куму», Китаев прошептал ему в спину:

– Я с тобою, Брыль.

Прошло несколько минут. Наконец Брыль перестал пыхтеть и аккуратно приподнял дужку замка.

– Дурак ты, Китаев. Я же велел ждать, а не ходить за мной хвостом.

– Как видишь, «кум», не могу расстаться с другом даже на десять минут. Прикипел.

– Прикипел, прикипел, – пробормотал взломщик недовольно и, распахнув дверь, вошел в магазин. Внутри было тепло, словно бы догорали в печке дровишки, либо в помещении кто-то находился.