Горькая жизнь

Водка-белоголовка (с горлышком, запечатанным белым сургучом) была нежнее, слаще, мягче, такого запаха, как красноголовка, не издавала, пилась много легче… С «красноголовкой» же дело обстояло хуже, поэтому некоторые мудрецы, чтобы поднять вкус красноголовки, обязательно добавляли в нее десятка два крупинок марганцовки. «Красноголовка» очищалась, процесс происходил на глазах, на дно бутылки осаживалась кучка черного, подрагивающего, как жидкий навоз вещества. Оставалось только под горлышко постелить марлю и процедить очищенную водку, слить ее в другой сосуд, добавить немного мелко нарезанного чеснока либо почек черной смородины и немного настоять – напиток получится первоклассный, за любым столом будет иметь успех.

Командир батальона не занимался такими пустыми мелочами, как очищение «красноголовки», – он любил всякую водку, даже самую грубую, вообще не прошедшую очистку, концентрированное сивушное масло, а не водку, и такой напиток ему нравился.

Он почувствовал спиной, что в палатку кто-то вошел, но на звук голову не повернул: если кто-то захочет обозначиться – обязательно доложится, а не захочет докладываться – значит, пустой человек, не наш, такие майору не нужны даже бесплатно. Налив полную кружку водки, майор опустил в нее ствол пистолета ТТ и начал неторопливо, словно получал от этого удовольствие, размешивать.

Интересная штука – пистолетный ствол с царапинами и облезшим вороньем начал быстро покрываться черной блескучей обмазкой, будто битумом: видать, оружейная сталь обладала какой-то магнитной, притягательной силой, водка в замызганной кружке на глазах делалась светлее, чище…

Наконец майор повернул голову и столкнулся взглядом с Хотиевым.

– А тебе чего тут надо? – прорычал он, наливаясь опасной силой, по красному лицу его поползли белые пятна.

– Надо, чтобы ты, майор, сдал свое оружие.

Ствол ТТ, засунутый в пивную кружку, на мгновение замедлил свое движение, потом начал также размеренно, неторопливо вращаться.

– Оружие, говоришь? – майор хмыкнул. – Ну возьми, я не возражаю.

Хотиев сделал неприметное движение головой, вперед выдвинулся Егорунин, и через мгновение командир охранного батальона лежал на замусоренном полу палатки и, трубно хлопая губами, глотал пыль; всего секунда понадобилась бывшему старлею, чтобы отнять у майора оружие и уложить на землю, «воронкой вверх».

Физиономия у майора из красной, буряковой, обратилась в землистую, негодующую. Майор негодовал, неистовствовал, но в отличие от своих подчиненных, не испугался.

Хотиев повертел извозюканный черным сивушным маслом пистолет, с любопытством понюхал налет, похожий на дегтярный, и сказал майору:

– Как же ты будешь стрелять из него? Максимум, что им сейчас можно сделать – заколотить пару гвоздей в табуретку.

Майор захрипел протестующе, задергал головой.

– Наручники на него, чтобы не глупил, – приказал Хотиев. – И к кровати привяжите. Иначе он готов ускакать хрен знает куда – резвый слишком…

Егорунин ловко, в одиночку, подхватил командира охранного батальона под микитки, подтянул к железной койке.

– Посмотрите, ребята, в столе наручники должны быть, – попросил он. – Такие тузы жизни себе без наручников не мыслят.

Наручники в столе действительно нашлись – опытный Егорунин как в воду смотрел. Одно кольцо он насадил на правую руку майора, обхватил запястье, вторым кольцом зацепился за прочную кованую спинку кровати. Положение для майора унизительное… Конечно, это все-таки лучше, чем воронкой в матерчатый верх палатки целиться, но все равно положение его было позорное.

– Дайте хоть водку допить, – просяще прокряхтел майор. – Даром, что ли, я пистолетом грязь из нее вытаскивал?

– Отдайте ему водку.

Майор с жадностью вцепился пальцами свободной руки в кружку, воткнулся в нее своей свекольной физиономией. Если бы кружка была чуть больше, физиономия влезла бы в нее целиком.

Двумя гигантскими глотками майор опорожнил кружку ровно наполовину и аккуратно, чтобы не расплескать водку, поставил кружку на стол. Откинулся назад.

– Самоубийцы вы, мужики, – объявил он угасающим сонным голосом.

– Посмотрим, – спокойно проговорил Егорунин.

Хотиев добавил не без усмешки:

– Это слепой так сказал… Действительно, посмотрим.

Последнюю фразу командир конвойного батальона не услышал – он уже спал.

В лагере охранников народа оказалось мало – вохровцы пребывали в бараках: здесь, в поле, на свежем воздухе, среди комаров их также, как и в зимнюю пору, считали по баракам – барак первый, барак второй, третий и так далее – деление было декабрьским.

Оружейная «палата», где охранники держали автоматы и винтовки, была сколочена надежно, из сухого местного кругляка, но разнести ее по щепкам, расколотить четвертому бараку ничего не стоило, – опыт по части разрушения имелся богатый.

Через полчаса из оружейного домика было изъято все, даже старые запасные фуражки с голубым верхом и тряпки для протирки автоматов. У двух сержантов, оказавшихся в домике, поотбирали автоматы, на всякий случай надавали по шее и велели убираться подальше в тундру, и вообще никогда не попадаться на глаза.