Горячий август

Мартин увидел темневшую впереди фигуру Насти и выпустил руку Алены. Настя, видно, поджидала их.

- Завтра начнем молотить, - перевел Мартин разговор. - Твоя бригада, Алена, пойдет первая. Оповести своих людей.

Настя подалась навстречу им и пошла рядом.

Впереди чей-то ласковый голос грустно, протяжно запевал:

Вецер вее, он, вецер вее, ды вецер па-а-вявае, Он, вецер вее, вецер павявае!..

Ма-ац! у до-ош дый пра долю пыта,а-ае.

Несколько сильных женских и мужских голосов подхватили песню дружно, слаженно.

- Приходи сегодня вечером ко мне, - повернулась Настя к Алене. - Только не задерживайся дома. Павел приехал. И ты, Мартин, не запаздывай.

- Павел приехал? - Алена радостно рванулась к Насте. - Правда?

- Правда,- спокойно ответила Настя.- Вчера поздно ночью. Опоздал на пассажирский, так он на товарный прицепился!

- Приехал... Радуешься?

Сказала и подумала: "Какая глупость спрашивать об этом. Конечно, радуется".

И вдруг радость Алены потухла. Сердце опалила боль. Павел призывался в армию вместе с Андреем. В один день, на одной машине они уехали в город. И служили полгода в одной части, пока не ранило Андрея на финской войне. Из госпиталя он вернулся в другую часть, и больше друзья не. виделись.

"Мой Андрей не приедет..." В ее памяти снова ярко и живо возник образ Андрея, счастливые дни недолгого замужества.

Воспоминания на время вытеснили радость, которую принесла встреча с Мартином.

- Так чего ж ты пришла на работу? - упрекнула Настю Алена. - Ведь четыре года не видела...

- Ну, так что? Теперь он никуда нс денется. Правда, Мартин? - Глаза ее в темноте лукаво блеснули. - Дома будет, еще и наскучит, хватит времени... Я вчера, как дозналась про жнейку, разозлилась на хлопца. Через него, негодника, целых полдня потеряли. Разозлилась на него, а сама думаю - а я что, лучше? Собрала людей своих - да и на выручку! Потрудились вместе, и отлегло от сердца...

Она замолчала на минутку, потом просто, словно речь шла о самом обычном, сказала с улыбкой:

- Разошлись, как черные тучи, а сошлись, как ясный день.

- Я не делала того, что ты на меня взвела...

- Знаю, Алена... Ты не могла сделать недоброго. Но я не люблю каяться-покаянье, говорят, поздно ходит...

- Каяться поздно, но подумать о том, что случилось, не лишне, вмешался Мартин. - Надо думать не только о себе. Не одна ты в колхозе. Одним словом, дорожить надо семьей нашей.

Алена рассказала об Игнате Борщевском.

- Чего же ты, старшина, не послал его ко мне на исповедь? - упрекнула Настя.

- Пожалел, - шутливо ответил Мартин. - Ему от одного правления досталось науки... да от Маланьи...

Впереди сильные голоса жней пели ласковую, задумчивую песню, грустили:

Шэры гусi, ой, шэры гусi, дый на моры пачуюць.

Он, шэры гусi, дый на моры начуюць.

Яны мае, он, яны мае, дый усе горачка чуюць.

Настя тихо и легко вторила песне и вдруг оборвала.

- Про семью ты правильно сказал, Мартин. Если б- подумала я о семье, не стала бы ругаться б Аленой из-за жнейки. - Потом, обняв Алену, спросила: Так придешь, Алена?

- А как же, приду...

3. Напел приехал

Настя, проводив кого-то из гостей, вернулась в хату. В комнате стало просторно и тихо - ушли гости и унесли с собой и шум и суету. За столом остались сидеть теперь только Павел и Мартин. Настя устало опустилась на скамью, положила обе руки на край стола, словно ей трудно было держать их, черными, затененными бессонницей глазами поглядела на приятелей. Мартин хриплым после песен и водки голосом рассказывает про какую-то партизанскую засаду. Правая его рука лежит на плече Павна, пальцы теребят край его погона, кажется, будто он либо только что обнимал товарища, либо сейчас обнимет. Павел слушает с интересом, в узких серых глазах время от времени вспыхивают беспокойные огоньки...

"Сколько же это они будут рассказывать друг другу о своих боях и засадах? Наверно, и конца не будет нх разговору, а на дворе уже начинает, светать". Настя нарочито громко зевнула и сказала:

- Пили, ели, молодую видели. Пора и честь знать...

- Как это? - словно не понял Мартин. В уголках его губ затеплилась скрытая улыбка.

- А так - пора вставать из-за стола.

- А-а, вон что. Приказываешь, значит, эвакуироваться...

Мартин встал, поблагодарил Павла и Настю за угощенье.

- А может, и хорошо, что приказала, а то мы, может, сидели б тут, сидели, лихо его ведает, сколько, а уж ночь, наверно, уходит.

На прощание протянул Павлу руку. Павел руки не подал, сказал, застегивая ворот кителя:

- Я тебя провожу.

И вот они идут по молчаливой, затянутой предрассветными сумерками улице, два друга - Мартин и Павел. Идут рядом - впервые после долгих лет разлуки. На улице ни одного человека. Под ногами мокрый от ночной сырости песок. Возле домов темные силуэты деревьев, с нависшими над землей тяжелыми ветвями - сады; от них тянет острым ароматом налитых спелым соком яблок.

Издалека, с тока, долетает тихое бормотание. Молотят. Павел слушает эти звуки, и в сердце его дрожит, бродит что-то полузабытое, как воспоминание детства.