Горячий август

Солнце еще не взошло, но кругом все посветлело. На траве лежали крупные, тяжелые капли росы. Павел повернул с улицы на дорогу, которая через колхозный двор вела в поле. На дворе, как и на улице, было еще пустынно, только к коровнику прошли две женщины с ведрами, наверно доярки. До слуха Павла дошло спокойное протяжное "му-у-у", "му-у-у", потянуло сладким, теплым запахом парного молока.

Он окинул серыми, покрасневшими от недосыпания глазами приземистое длинное здание коровника, бревна которого еще не успели потемнеть, потом конюшню, что тянулась напротив, на другом конце двора. За конюшней торчал еще один длинный сруб, недостроенный; плоский его верх, без стропил, напомнил Павлу дома, которые он видел, когда .воевал на Кавказе.

Павлу вспомнились слова Мартина:

"Горько было поначалу. Ни коня, ни коровы. Только вол, да и тот гол, как в поговорке... Мешки с семенами тащили аж на "Круги" на собственном горбу. Землю, так ту лопатами колупали".

За колхозным двором, на выходе в поле, его догнала Настя.

- Лег бы,, подремал хоть сколько! Будто не успеешь увидать все завтра. А то глаза как медяки, - упрекнула она Павла и, лукаво улыбнувшись, добавила: - Когда я хоть часок побуду с тобой одна? То жатва, то гости нацеловаться всласть некогда.

Павел засмеялся. Хорошо ему было от Настиной задорной нежности.

* * *

- Что это вас ни свет ни заря принесло сюда? - встретила их Алена, когда они пришли на ток.

- А ты вот его спроси, - Настя кивнула головой па Павла. - Разве ж его, упрямого, удержишь?.. А пускай, не перервется. Выспится еще...

Алена вчера побыла в гостях недолго.

Павел, для которого она была очень дорогим гостем, в самом начале вечера заметал, что ей не легко среди этого веселого гама и разговоров. Он незаметно для нее старался ее развеселить. Алена то смеялась вместе со всеми, то грустнела., и Павлу казалось, что она вот-вот зарыдает. Когда она поднялась из-за стола и начала было прощаться, Настя уговорила ее остаться.

Алена неохотно согласилась, но не прошло и получаса, как она встала снова.

...На мостике молотилки стоит Ольга.

Заметив Павла, бросила все, соскочила на землю. Широко улыбаясь, поправляя рукой выбившиеся из-под платка запыленные белокурые волосы, подошла к нему.

- День добрый, Павел! Поглядеть на нас пришел? Шумно здесь, пыльно, видишь, я какая черная! Неудобно даже такой гостю показываться.

- Что ты, Оленька., самый хороший вид.

Позавидовать можно. Правда, правда, от души говорю.

Скоро вокруг Павла собралась толпа.

О том, что он вернулся из армии, знало все село, но видеть его мало кому довелось - люди весь день были в поле. От скирды, от трактора, от возов, на которых возили снопы и мешки с зерном, подходили женщины, мужчины, подростки. Здоровались с земляком.

Многих Павел не узнавал - когда он уходил в армию, они были еще детьми.

"Чей же это?" - не раз спрашивал он, подавая руку рослому загорелому подростку.

Люди ловили каждое слово Павла. Они все ждали, что он начнет рассказывать о боях, в которых принимал участие, о загранице. А Павел ничего не рассказывал, а все расспрашивал про их заботы, про молотьбу, про жатву.

Молодежь с любопытством поглядывала на погоны Павла с тремя звездочками и маленькими серебряными танками, на три ордена и медали, что блестели у него на груди.

Они смотрели на земляка с гордостью, и, наверно, не один из них позавидовал

Павлу... А старикам прежде всего бросилось в глаза, как Павел изменился за эти годы: по углам большого добродушного рта глубоко въелись две бороздки, на щеках и на большом, с выступающими надбровными дугами лбу белело несколько пятен от ожога - памятки боя, в котором танк Павла сгорел от немецкого снаряда.

- Пустите ж меня хоть одним глазом глянуть... - услышал Павел сердитый женский голос. - За этой мелюзгой никогда ничего не посмотришь! Отойдите ж вы вбок!

Сквозь живую густую изгородь людей к Павлу пробралась худощавая женщина с сухим землистым лицом.

- Может, уже и не признаешь меня? - нарочито неласково проворчала она.

- Как это не узнаю, тетка Маланья!

- То-то же! Помнишь, значит!

Под добродушные насмешки колхозников она сурово оглядела всю его широкоплечую,, коренастую фигуру, сухой рукой взяла кружок медали и, приблизив к нему лицо, медленно, по складам прочла: "За взятие Берлина".

- Берлин, значится, брал. Добро... Вот, выходит, какие у нас кореневцы!.. Это уж год, должно быть, минул. Так ты там все время и жил? Что ж ты делал там - после войны? - И неожиданно приказала: - А ну, покажи, рыбка, руки. Небось, беленькие, мягонькие, отвыкли от мужицкой работы?

- Что вы, тетка! - упрекнула из толпы Лизавета.- Человек же не с курортов приехал...

- Не подсказывай, - беззлобно бросила она в сторону Лнзазеты, - сама знаю, что делать...

Старуха пощупала большие, сильные, с пятнами ожогов руки Павла и ничего больше не сказала.