Горячие сердца

— Теперь все хорошо, — бодро сказал штурман. — Земля как на ладони.

Штурман словно оправдывался, хотя ни в чем не был виноват. Но он знал железное правило: никто не интересуется причинами пилотажных ошибок; если они сделаны — виноват летчик. Точно так же никто не спрашивает о причинах ошибок навигационных; если машина не вышла на цель — виноват штурман.

Гастелло понимал чувства штурмана и ободряюще проговорил:

— Пожалуй, теперь выйдет точно, а?

— Как в аптеке.

Все шло, действительно, спокойно и просто. Маршрут был проложен в обход больших населенных пунктов. Это давало Гастелло возможность не забираться на большие высоты для избежания зенитного огня. «Молодец штурман!» — ласково подумал Гастелло и спросил:

— Как с конечным?

— Еще минуты три.

— Где?

— Слева появится шоссе. По нему и дотопаем.

— Добро.

— Прямым ходом.

Гастелло погасил в кабине все огни и приблизил лицо к стенкам фонаря.

В свете луны была довольно хорошо видна появившаяся точно в указанное штурманом время светлая ниточка шоссе. Но что это? На дороге — длинная цепочка машин.

— Штурман!

— Есть.

— Что это на шоссе?

— Танки.

Последовало короткое молчание.

Штурман нерешительно спросил:

— Может, дадим?

— Нет.

— Тогда — разворот... Ложимся на боевой.

— Проверьте.

— Все точно, — уверенно сказал штурман.

Гастелло плавно ввел машину в вираж. К правым стеклам придвинулся, казалось, весь освещенный луной земной шар. Было видно очень далеко.

— Хорошая видимость, — сказал Гастелло.

— Дадим им жизни.

— Не кажи «гоп»...

— Это я так... для бодрости.

Некоторое время царило молчание.

— Курс? — спросил Гастелло.

Штурман назвал градусы.

Гастелло бережно вывел самолет.

— Так?

— Точно.

Самолет лежал на боевом курсе.

— До цели шестьдесят километров, — сказал штурман.

— Добро... Стрелок!

— Есть стрелок.

— Противник может поднять ночные истребители.

— Есть, товарищ командир.

— Радист!

— Есть, товарищ командир.

— Слышали, что я сказал стрелку?

— Все ясно, товарищ командир.

— При подходе к их аэродрому бейте по прожекторам.

— Все ясно.

— Штурман!

— Да, командир.

— Сколько осталось?

— Четыре минуты.

Прошла минута тишины.

Гастелло спросил:

— Задача ясна всем?

Три голоса ответили теми словами, которые звенели в голове самого Гастелло: «Любимый город может спать спокойно...»

Услышав это, Гастелло удивленно моргнул. Это случайность или они сговорились заранее? Впрочем, где же они могли сговориться? Неужели такова общность мыслей людей, живущих в воздухе единой жизнью на борту самолета?

Быть может, это ему только почудилось? Нет, вот тот же голос штурмана, но ставший теперь сухим и требовательным, отрывисто бросил:

— Точнее!.. Не рыскать!.. Выходим на точку прицеливания.

Глаза Гастелло настороженно перебегали с приборов на стекла фонаря. Что означает эта гробовая тишина внизу? Почему молчат немецкие зенитки? У такого пункта их должно быть видимо-невидимо. Наверно, не хотят себя обнаруживать.

Ожидание вражеского зенитного огня никогда не доставляет удовольствия летчику, а когда на борту такой груз, какой был у Гастелло, то и подавно. Николай чувствовал, как чуть-чуть вздрагивает нерв в углу рта.

Интересно было знать, как обстояло дело на других точках того же аэродромного узла немцев. Туда, вероятно, уже подходят его товарищи.

Что-то долговато не было слышно указаний штурмана. Судя по времени, самолет уже должен был быть над целью.

— Штурман!

— Да.

— В чем дело?

— Не вижу цели.

Холодок пробежал по спине Гастелло. «Неужели промазали?» Заставил себя смолчать, чтобы не нервировать штурмана.

Тот заговорил сам:

— Аэродром остался влево.

— Проскочили?

— Да.

— Возвращаемся.

— Есть... Разворот влево.

Гастелло описал размашистый круг.

Снова потекли длинные, как часы, секунды. Снова томительное молчание штурмана.

Наконец штурман проговорил:

— Нет никакого аэродрома.

В его голосе звучало подлинное отчаяние.

— А влево? — сдерживая себя, чтобы не крикнуть, спросил Гастелло.

— Ничего не вижу.

Подавляя овладевающее им раздражение, Гастелло бросил:

— Ищите!

И опять секунды молчания.

Гастелло уже решил снизиться, чтобы дать возможность штурману получше разглядеть землю, когда тот доложил:

— Никак не разберу... замаскировались, дьяволы, что ли?

Разворачиваясь для нового захода, Гастелло одновременно снизился.

— Ага! — послышался возглас штурмана. — Доверните вправо... еще... много... Так держать!.. Нет, поздно. Придется еще раз пройти вхолостую.

— Зря не бросать! — сердито сказал Гастелло.

— Понятно.

— Но без конца утюжить тут небо мы тоже не можем.

— Все понятно, командир.

— Больше внимания!

— Разрешите дать фонарь?

— Дайте.

Через десять секунд разорвалась осветительная бомба, но самолет ушел уже далеко. Сквозь правые стекла фонаря Гастелло увидел поле, залитое светом в два миллиона свечей. На первый взгляд оно могло показаться самым обыкновенным полем, поросшим яркозеленой травой. Однако, вглядевшись в его поверхность, все еще освещенную медленно опускающейся бомбой, Гастелло понял причину радости штурмана: под маскировочными сетками по всему кругу аэродрома угадывались контуры больших самолетов.