Горячие сердца

Гастелло стало весело, как не бывало уже очень давно. Он поймал себя на том, что даже рассмеялся.

— Штурман!.. Снижаюсь с правым разворотом.

— Не нужно, — поспешно ответил штурман. —Я и так все хорошо видел.

— Будем бомбить?

— Да.

— Добро.

— Выходите на прямую. Построже.

«Неужели они воображают, что мы уйдем ни с чем?» — подумал Гастелло о немцах, все еще не открывавших огня и не включавших прожекторов.

Самолет вибрировал на вираже. Успокоился, выйдя на прямую.

Гастелло глянул на стекла: в окружающей тьме не было ни одной световой точки. Погас и собственный «фонарь».

В слабом синем отсвете приборов Гастелло видел под собой только огромные ступни штурманских унтов. Послышался голос штурмана в наушниках:

— Малость вправо...

Гастелло осторожно «дал ногу».

Опять наушники:

— Много... Чуть-чуть обратно... так... Так держать! Бросаю!

С полусекундными интервалами отделялись бомбы.

Вероятно, вой падающих бомб заставил немцев, наконец, понять, что советский самолет не уйдет, не сделав своего дела. Вся окружность бомбардируемого аэродрома словно взлетела на концах ослепительных световых столбов. Прожекторы суетливо зашарили по небу. В их невыносимо ярком свете разрывы зенитных снарядов казались тусклыми красноватыми точками.

Снаряды рвались слишком высоко. Гастелло их не видел. Только цветистые трассирующие строчки зенитных пулеметов проносились по сторонам и исчезали вверху. Однако Гастелло не оборачивался и на них. Его внимание было приковано к земле.

По левому краю аэродрома, следом за разрывами бомб, взметнулось несколько языков пламени. Они казались вялыми и неторопливыми по сравнению с энергичными разрывами бомб.

В этой иллюминации было ясно видно, что вся окружность поля уставлена большими бомбардировщиками.

— Штурман! Правый разворот. Бомбим другую сторону аэродрома.

— Есть!

Сквозь рев моторов Гастелло казалось, что ларингофон доносит до него беззаботное мурлыканье: «Любимый город...» Кто из трех?

Голос штурмана:

— Командир, левее... Так дер... брос...

Снова пошли бомбы. Гастелло следил за тем, чтобы не давать самолету подпрыгивать, словно от радостного возбуждения, когда отделяются бомбы.

Послышался голос стрелка:

— Разрывы зениток справа... Повыше нас.

Голос радиста:

— Разрывы под нами, товарищ командир.

Значит, немцы пристреливались.

— Штурман!

Ответил до непозволительности веселый голос штурмана:

— Полный порядок!

— Все?

— Уходим.

Прожектор зацепил крыло. Луч повис на нем ярким сиренево-серебряным шлейфом.

«Поймали!»

Поток ослепляющего света ударил самолету в лоб. Гастелло задернул шторку, зажмурился. Он ничего не видел.

Все существо Николая переселилось теперь в кончики пальцев, в ступни ног, в аппарат равновесия.

— Штурман! Можете вести меня по прямой?

Ему нужен был поводырь.

Но поводыря не было.

— Я тоже ослеп, — ответил штурман.

— Стрелок! Огонь по прожектору!

Едва заметный стук за спиной показал, что стрелок и сам уже открыл огонь.

Но прожектор крепко вцепился в самолет. К нему присоединился еще один и еще. Они не выпускали Гастелло.

Послышался сухой удар где-то слева. «Влепили», — подумал Гастелло. Но прежде чем успел сообразить, куда именно, — послышался второй удар.

И тут же последовал доклад стрелка:

— Купол долой, и... кажется, пришлось по оперению.

О том, что с оперением неладно, Гастелло почувствовал уже и сам, по управлению.

Спасение было в том, чтобы вырваться из луча прожектора. Если бы Гастелло имел представление о том, каков под ним запас высоты!

— Штурман, что-нибудь видите?

— Ничего.

Ах, так!.. Гастелло до отказа двинул сектора. Взвыв моторами, самолет полез в горку.

Ручка, правая нога. Разворот производился без всякого представления о положении в пространстве. Ослепленный Гастелло не видел даже приборов на собственной доске.

Самолет выл и дрожал. Но зато тут же послышался голос штурмана:

— Алло, командир! Порядок!

Гастелло открыл глаза. Еще несколько мгновений он ничего не видел, кроме качающихся по сторонам столбов света: прожектора искали потерянный самолет. Но в следующие мгновения Гастелло начал различать на фоне светового занавеса дымы зенитных разрывов. Немецкие зенитчики, утратив возможность прицельной стрельбы по самолету, вели теперь интенсивный заградительный огонь. Завеса разрывов делалась все плотнее.

— Штурман, результаты работы?

— По всей окружности аэродрома пожары. Это — самолеты. Два больших взрыва — похоже на склады горючего.

— Радист!

— Есть радист!

— Донесите: «Результаты удовлетворительные».

Вмешался было голос штурмана:

— Они отлич... — но осекся, не договорив.

Радисту был снова слышен только голос командира:

— Радируйте: «Результаты хорошие. Аэродром набит большими самолетами. Сейчас доложу число уничтоженных...» Штурман! Делаю круг, считайте горящие машины.

— Есть считать!

Радист забубнил свое:

«Говорит Анна... говорит Анна...»

Гастелло совершал маневр по вертикали, щурясь от надвинувшихся снова столбов света. Он не давал немцам поймать самолет. Один прожектор скользнул было по крылу, но тотчас сорвался и пошел в сторону.