Горячие сердца

Этот полет утвердил Николая во мнении, что в условиях монгольской степи, при полном отсутствии ярких ориентиров и при весьма относительной точности карт, летчикам и штурманам ночных отрядов следует хорошенько ознакомиться с местностью в дневных полетах.

Он явился на следующий день к командиру бомбардировочной бригады с докладом.

Комбриг удивленно поглядел на Гастелло:

— Полет днем, в непосредственной близости фронта?

— Это необходимо, товарищ комбриг.

— Это исключено!

Но Николай настойчиво повторил:

— Это необходимо! — Видя, что комбриг недовольно нахмурился, Николай сказал: — Знание местности удвоит нашу уверенность в ночных полетах.

— Японцы расстреляют вас, как дроф, прямой наводкой.

— Необязательно делать рекогносцировку на «ТБ». Мы можем изучать местность и на «СБ».

— Это другое дело! — согласился комбриг. Он подумал и сказал: — Добро. Дам приказ Бурмистрову.

Получив указание о том, с каким районом следует ознакомиться в первую очередь, Гастелло отправился к «эсбистам».

Он радовался тому, что получил возможность значительно облегчить ночные полеты не только себе, командирам и штурманам своего отряда, но и тем, кто совершает боевые полеты на скоростных бомбардировщиках. Свой первый полет на «СБ» ему хотелось совершить с комиссаром полка Михаилом Ююкиным, к которому, как он чувствовал, был расположен командир полка. Майора Бурмистрова тоже звали Михаилом.

Эти два Михаила были не просто дружны — они были нежно привязаны друг к другу, но до смешного не походили один на другого. За плечами Бурмистрова — жизнь коммуниста, восемнадцатилетним парнем ушедшего с сибирскими партизанами бить беляков. Бурмистров и к самолету относился с суровой ласковостью, как кавалерист к своему коню. В воздухе он был лихим наездником и, что греха таить, немного партизаном. Его любимыми рассказами были те, в которых кто-то хотел порядка, а он, Бурмистров, этот порядок нарушал. Гастелло казалось, что, обладая нравом Бурмистрова, трудно быть летчиком и притом еще образцовым командиром. Там нет уже места для партизанских порывов, их нужно было решительно подавлять в себе и в своих подчиненных. Но именно то, что железная воля Бурмистрова позволила ему крепко держать в руках полк, внушало Николаю особенное уважение.

Всему Бурмистров учился на ходу, в спешке. Громить беляков обучался на коне, рубить — под шашкой беляка, летать... Об этом он вспоминал без особых подробностей. Детали летной учебы командира полка были не особенно поучительны...

Миша Ююкин был совсем другой.

Комиссару минуло всего двадцать восемь лет. Он радовался жизни и всему, что она несет с собой. Его выгоревшие до белесости вихры были весело спутаны ветром. Голубые глаза казались такими же выгоревшими на монгольском солнце, как и бесцветные брови.

У Ююкина было куда меньше воспоминаний, чем у Бурмистрова. И не встречалось в них ничего «партизанского» или из ряда вон выходящего.

Что, в самом деле, яркого могло быть в детстве крестьянского парнишки из захолустной деревеньки Гнилуши?

— Гнилуша! — весело говорил Ююкин. —Ты же понимаешь: Гнилуша!

Не было в его детстве и особых радостей. Бабки — самая большая. Настоящая жизнь началась после прихода советской власти. Сельская школа, совпартшкола, летная школа... И вот мальчуган из деревеньки Гнилуши — лейтенант, он на самолете.

— Лейтенант как лейтенант, летчик как летчик, — говорил он о себе.

И говорил неправду.

Комиссаров выбирали из числа лучших летчиков, лучших командиров, лучших коммунистов. Если Ююкин стал комиссаром, значит он был одним из искуснейших летчиков, одним из самых дисциплинированных командиров, стойких коммунистов.

Одним словом, Миша Ююкин вовсе не случайно оказался в аудитории Политической академии. Едва начав учебу, он получил срочное предписание отбыть в МНР. Там его назначили комиссаром бомбардировочной эскадрильи, а потом и полка.

Сменив лейтенантские углы на рукаве на комиссарскую звездочку, Михаил Ююкин начал новую жизнь.

Часть, в которую он попал, находилась почти на границе.

Молодой комиссар энергично взялся за дело. К тому времени, когда полку пришлось двинуться в бой, часть отлично владела высотой, хорошо бомбила и прилично ходила в строю. Это было заслугой нового комиссара — Михаила Ююкина.

Обо всем этом Николай узнал от самих летчиков.

Николай чувствовал в Ююкине такого же, как он сам, командира и коммуниста, преданного своей летной профессии и делу партии. Николаю полюбился этот веселый комиссар, несмотря на то что характером Ююкин походил на Николая не больше, чем брызжущий искрами факел на кусочек холодной стали.

Одним из «стариков»-«эсбистов», который понял, принял и полюбил Ююкина, был майор Бурмистров. Командир полка любил молодого комиссара, как свою собственную горячую молодость, неожиданно вернувшуюся к нему в годы зрелости, опыта и уверенности в себе.