Горе невинным

Кто я, подумал он, и куда иду? Подобные мысли никогда еще не приходили ему в голову… Филип подъехал в своем кресле к окну и выглянул наружу. Внизу одна из приходящих женщин стояла возле кухонного окна и говорила с кем-то внутри дома. Звук их слов, произносимых с мягким местным акцентом, донесся до него снизу…

Глаза его округлились, он замер, словно бы вдруг оцепенев. Звук, донесшийся из соседней комнаты, вывел его из забывчивости. Филип подъехал к двери между комнатами.

Возле письменного стола стояла Гвенда Вон. Она повернулась к нему, и осунувшееся лицо ее в утреннем свете удивило Дюррана измученным выражением.

– Привет, Гвенда.

– Привет, Филип. Лео подумал, что ты захочешь просмотреть «Иллюстрейтед Лондон ньюс».

– А… спасибо.

– Какая приятная комната, – проговорила Гвенда, оглядываясь по сторонам. – Кажется, я здесь еще ни разу не была.

– Чем не королевские апартаменты? – заметил Филип. – Вдали от всех. Идеальное место для инвалидов и молодоженов.

Он с опозданием пожалел о вырвавшихся у него последних словах. Лицо Гвенды дрогнуло.

– Мне пора возвращаться к делам, – рассеянным тоном проговорила она.

– Ах да, идеальный секретарь…

– Только не сейчас. Я стала допускать ошибки.

– Как и все мы, наверное… А когда состоится ваша с Лео свадьба? – спросил он с умыслом.

– Наверное, никогда.

– Это станет настоящей ошибкой.

– Лео считает, что она вызовет неблагоприятные комментарии – со стороны полиции! – Голос женщины был полон горечи.

– Плюнь на это, Гвенда, иногда приходится рисковать.

– Я готова рискнуть, – ответила она. – Риск никогда не страшил меня. Я хочу счастья. Но Лео…

– Да? Что Лео?

– Лео, – проговорила Гвенда, – наверное, умрет, как и жил, мужем Рейчел Эрджайл.

Гнев и горечь, мешавшиеся в ее глазах, удивили его.

– Она как будто бы до сих пор жива, – продолжила женщина. – Она здесь, в доме, словно никуда не отлучалась…

Глава 22

I

Тина оставила свой автомобиль на траве возле церковной ограды, аккуратно освободила от бумажной упаковки привезенные с собой цветы, а потом вошла в кладбищенские ворота и направилась по главной дорожке. Новое кладбище не нравилось ей. Тине хотелось, чтобы миссис Эрджайл похоронили на окружавшем церковь старом церковном дворе. Там царил старинный покой… вязы и поросшие мхом камни… На этом же кладбище, таком новом, таком благоустроенном, с его главной аллеей и отходящими от нее дорожками, все казалось столь же глянцевым, как выставленная в супермаркете продукция массового производства.

Могила миссис Эрджайл поддерживалась в полном порядке. Невысокая мраморная оградка была засыпана гранитной крошкой, в задней части ее высился гранитный крест.

Держа в руках принесенные гвоздики, Тина склонилась к надписи. «Рейчел Луиза Эрджайл. С любовью». Ниже тянулась строка: «Встают дети и ублажают ее»[15].

За спиной ее послышались шаги, и Тина в удивлении повернула голову.

– Микки!

– Я заметил твою машину и последовал за ней. В любом случае я направлялся сюда.

– Ты ехал сюда? Зачем?

– Не знаю. Возможно, для того лишь, чтобы проститься.

– Проститься? С ней?

Он кивнул:

– Да. Я дал согласие той компании, о которой говорил тебе. Недели через три я уеду туда.

– И ты первым делом приехал сюда, чтобы проститься с матерью?

– Да. Наверное, для того, чтобы поблагодарить ее и попросить прощения.

– За что же ты хочешь просить прощения, Микки?

– Во всяком случае, не за то, что убил ее, если ты так считаешь. Ты ведь подозревала меня, Тина?

– Я не была в этом уверена.

– Ты и сейчас не можешь быть уверена в этом, так ведь? Это я к тому, что не стану уверять тебя в том, что не убивал ее… это бесполезно.

– Так за что же ты хочешь попросить прощения?

– Она столь много сделала для меня, – неторопливо проговорил Микки. – А я ни разу в жизни даже не поблагодарил ее. Я отвергал все, что она делала, ни разу не сказал ей доброго слова, ни разу не поглядел ласково. И теперь я сожалею об этом. Вот и всё.

– Когда же ты перестал ненавидеть ее? После того, как ее убили?

– Да. Да, наверное, ты права.

– Ты ненавидел вовсе не ее, так ведь?

– Нет-нет. Ты была права. Я ненавидел свою собственную мать. Потому что любил ее… потому что любил ее, а она не ставила меня даже в ломаный грош.

– И теперь ты даже не сердишься на нее за это?

– Нет. Едва ли она могла что-то поделать с собой. В конце концов, ты рождаешься таким, каков ты есть. А она была солнышком, счастливым человеком. Слишком привязанной к мужчинам и слишком привязанной к бутылке, но в хорошем настроении доброй к своим детям. Она никому не позволила бы обидеть их… Но я был ей безразличен! Все прошедшие годы я отказывался смириться с этой мыслью. Теперь я принял ее. – Он протянул руку. – Дай-ка мне одну из своих гвоздик, Тина!

Взяв цветок, Микки наклонился и положил на могильную плиту под надписью.

– Стало быть, так, мама, – проговорил он. – Я был для тебя скверным сыном, a ты, в свой черед, не была для меня мудрой матерью. Но ты хотела мне добра… – Микки посмотрел на Тину. – Как, по-твоему, достаточное ли извинение?

– Думаю, сойдет, – проговорила та и, нагнувшись, положила рядом остальные гвоздики.