Горе невинным

– Согласен с тобой, ничего. Кроме того, она великая мастерица в умении держать язык за зубами. И сохранять невозмутимое выражение на лице; по нему никогда ничего не скажешь о том, что она думает. Только лгать особенно не умеет – в отличие от тебя, например… Мой метод требует догадки. Я предложу ей свою догадку в качестве вопроса. Чтобы получить ответ – да или нет. И знаешь, что будет потом? Один из трех вариантов. Если она скажет «да» – пусть будет так. Или же она скажет «нет» – тогда, поскольку она не искусна в обмане, я пойму ее неискренность. Наконец, она может просто отказаться отвечать и сделает свою обыкновенную невозмутимую физиономию – и это, Полли, будет означать примерно то же самое, что «да». Ну теперь видишь? Ты должна признать, что у моей методики есть определенные возможности.

– Ох, Фил, оставил бы ты эту историю в покое! Оставил бы наконец! Со временем все забудется и уляжется.

– Нет. Нам нужен определенный ответ. Иначе Эстер выбросится из окна, а с Кирсти случится нервический припадок. Лео и без того уже почти превратился в подобие сталактита. A добрая бедняжка Гвенда отправится секретаршей в какую-нибудь Родезию.

– Но какая разница, что будет со всеми ними?

– Ты хочешь сказать, что для нас значимы только мы двое? – На лице его появилось суровое и гневное выражение, испугавшее Мэри, еще не видевшую своего мужа в подобном настроении. Отважно обратившись к нему лицом, она спросила:

– Почему это я должна думать о других людях?

– Значит, тебе еще не случалось этого делать, так?

– Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

Дюрран резко, с раздражением вздохнул и отодвинул от себя поднос с завтраком.

– Убери это. Ничего больше не хочу.

– Но, Филип…

Он нетерпеливо взмахнул рукой. Мэри взяла поднос и вышла из комнаты. Филип подкатил к письменному столу. Взяв ручку, он посмотрел в окно, ощутив вдруг неожиданное уныние. Совсем недавно душу его наполняло радостное волнение, которое нынче уступило место смятению и беспокойству.

Наконец он овладел собой и торопливо исписал два листа бумаги. После чего откинулся на спинку кресла и задумался.

Это было вполне правдоподобно. Это было возможно. Однако Дюрран не испытывал полного удовлетворения. Неужели он действительно находится на верном пути? Уверенности у него не было. Мотив… Мотив. Вот в чем он чертовски нуждался. Где-то прятался некий фактор, доселе ускользавший от него.

Филип нетерпеливо вздохнул. Он уже не мог дождаться появления Тины. Если б только это дело было разрешено… Чисто между ними самими. Это все, в чем он нуждался. Как только они будут знать – тогда… тогда все они станут свободными. Освободятся от этой удушающей атмосферы подозрительности и безнадежности. Все они, кроме кого-то одного, продолжат собственную жизнь. Они с Мэри вернутся домой и…

Течение его мыслей прервалось. Радостное оживление снова ушло. Дюрран обратился к собственной проблеме. Он не хотел возвращаться домой. Ему представилось это идеальное совершенство, сверкающие ситцы, блистающая огнем медь… Чистая, светлая, ухоженная клетка! И он в этой клетке, прикованный к инвалидной коляске, окруженный любовью и заботой своей жены.

Его жена… думая о ней теперь, Филип представлял себе двоих женщин: девушку, на которой женился, светловолосую, синеглазую, мягкую, сдержанную. Эту девушку он любил, эту девушку он дразнил, а она с недоуменной гримаской смотрела на него. Это была его Полли. Но рядом была и другая Мэри – жесткая, словно сталь, страстная, но неспособная на чувство, – Мэри, для которой никто не имел значения, кроме нее самой. Даже он нужен был ей только потому, что принадлежал ей.

Строчка французского стихотворения промелькнула в его голове.

Venus toute entière а sa proie attaché…[14]

И эту Мэри он не любил. За холодными синими глазами этой Мэри скрывалась неизвестная ему незнакомка…

Наконец Филип рассмеялся… насмехаясь над самим собой. Он начинает нервничать и заводиться, как все остальные жильцы этого дома. Дюрран вспомнил, как теща рассказывала ему о его жене. О милой светловолосой нью-йоркской девочке. О том мгновении, когда это дитя обвило ручками шею миссис Эрджайл и воскликнуло: «Я хочу остаться с тобой. Я не хочу никогда расставаться с тобой!» Разве это не чувство, а? И все же – как не похоже на сегодняшнюю Мэри… Неужели ребенок и женщина могут настолько различаться? Как трудно, почти невозможно всегда было для Мэри изобразить чувство, обнаружить его…

И все же в данном случае… мысль его замерла. Или вопрос решается достаточно просто? Не чувство… нет, простой расчет. Средство для достижения какой-то цели. A демонстрация чувств – всего лишь вынужденное приложение. И что же Мэри способна пожелать и получить? Наверное, все что угодно, подумал он, – и сам был потрясен этой мыслью.

Филип в раздражении отбросил ручку, выкатился из гостиной в соседнюю с ней спальню, подъехал к туалетному столику. Взяв в руки щетку для волос, откинул со лба нависшие над ним волосы. Собственное лицо показалось ему странным.