Горбовский

Когда Марина прощалась с Крамарем в его секции, а вкруг толпой распределились ученые, и каждый из них предлагал написать практикантке свою рекомендацию, отзыв, рецензию, почти вырывая папку из рук, Спицына была счастлива. Счастлива от осознания того, что в ее жизни были такие люди, что ей довелось с ними работать, пусть недолго, но все же, какой неизгладимый след все они вместе и по отдельности оставили в ее душе! Именно такими и должны быть ученые в представлении амбициозной, энергичной юности: добродушные, талантливые, увлеченные люди, пренебрегающие всякими формальностями и документацией, не терпящие чего-то, что мешает им работать, любящие свое дело так, как можно любить только хобби, которое с тобой с детства.

«Неужели через несколько минут я уйду отсюда, и больше мы с ним не увидимся… Неужели даже в коридоре не встретимся один на один?»

Через секунду после того, как Марина задала себе эти вопросы, в помещение вошел Горбовский.

– Лев Семенович, дорогой! – обрадовался Крамарь нежданному гостю. – А мы тут как раз вашу практикантку домой провожаем!

Марина рассеянно обернулась и коротко встретилась глазами с человеком, которого раньше ненавидела, а теперь – боготворила. Горбовский держал в руках стопку папок и быстро отвел глаза, думая о своем.

– У меня к вам дело, Сергей Иванович, – сказал он упавшим голосом, когда приблизился к микробиологам.

– Что-то неотложное? – нахмурился Крамарь, принимая папки.

Горбовский не ответил.

– Ну что ж, товарищ Спицына, был рад знакомству, – проговорил Крамарь ту самую фразу, которая означала конец всего хорошего, и в наступившей тишине протянул Марине красивую большую ладонь.

Девушка протянула руку в ответ, но Сергей Иванович неожиданно нежно, при всех, притянул ее к себе обнял по-отцовски. Марина не могла увидеть реакции Горбовского, да и сам Лев Семенович был рад, что этой реакции не заметил никто.

– Приходите к нам следующим летом на практику, приходите к нам работать, Спицына. У Вас большой потенциал. До свидания, – сказав это, Крамарь позволил Гордееву и Гаеву увлечь девушку за собой, а сам ушел вместе со Львом Семеновичем в соседнее помещение.

День подходил к концу. Последний день в НИИ, последние минуты. На улице уже стемнело. Вернувшись в секцию вирусологии, Марина еще раз попрощалась с Юрком Андреевичем, с Тойво, и почти плача, запретила кому-либо себя провожать. Горбовский все еще не вернулся от Крамаря, и Спицына пошла домой. На первом этаже она, скрепя сердце, в последний раз сдала рабочий халат, обувь и пропуск, в последний раз расписалась о посещении в журнале на вахте. Вахтерша сочувственно посмотрела на нее и промолчала. За все время практики Марина не перекинулась с этой пожилой женщиной ни одним словом, но, как водится, между ними установилась молчаливая взаимная симпатия, не требующая даже общения.

Снаружи пришлось некоторое время свыкнуться с опустившейся на город темнотой, постояв некоторое время на ступенях и утирая слезы, а потом уж двигаться дальше. Но Марина не успела пройти и десяти метров, как из-за ближайшей разлапистой ели сделал шаг на свет Матвей Бессонов. Девушка замерла и почувствовала, как подгибаются колени. В данный момент она совершенно не ожидала встретить его.

Бессонов был особенно страшен в желтом свете фонаря – он выглядел морально уничтоженным, психически нездоровым, и весь его облик, выражение лица, положение тела и конечностей выражали готовность к нападению.

– Вернись ко мне, – сказал Матвей угрожающе, будто предупреждал в последний раз, и двинулся на девушку.

– Да оставь же ты меня в покое! – в сердцах выкрикнула Спицына, не успевая отступить.

Испуг сковал ее сильнее, чем руки Матвея.

Пока наша юная практикантка мучилась от безразличия Горбовского, сам Лев Семенович, как настоящий мужчина, просто старался не думать о том, что между ними произошло, списывая все на нелепую случайность. Конечно, первое время это беспокоило его, но отнюдь не долго. Ему быстро удалось отбросить далеко в сторону все волнующие его мысли, чтобы целиком посвятить себя работе. И появление практикантки в тот день совсем не нарушило его душевный покой.

В некоторой степени Лев Семенович был даже рад, что Марина с этого дня больше не появится в НИИ. Да, она перестала его раздражать, но и не особенно радовало ее присутствие. Да, он перестал испытывать к ней злость, ненависть, презрение, как было ранее, но и на смену исчезнувшим чувствам не пришло ничего радикально противоположного. Горбовский мыслил слишком рационально, и ему нравилось так жить. Но он ощущал, что находится на краю пропасти под названием «эмоции» и боялся в нее упасть, поэтому отходил как можно дальше от края. Ведь если бы он дал волю эмоциям, он бы убивался от горя из-за нелепой смерти Гектора, он сходил бы с ума от невозможности что-то исправить в этой истории, он стал бы питать симпатию к Марине, увидев, как она ведет себя в стрессовой ситуации.