Горбовский

Лев Семенович так резко дернул Марину на себя, что от встряски все в ее голове перемешалось и улеглось по-новому. Все идеи, догадки, образы, мысли – ранее разрозненные, приросли друг к другу, как родные. И от резкой смены мировосприятия девушка впала в состояние, близкое к шоковому.

Бессонову было больно видеть столь маниакально любимую девушку в объятиях другого мужчины, и он тоже взбесился. Лишь мельком Спицына видела, как Матвей кинулся к Горбовскому, чтобы отобрать девушку, отбить ее. Но Лев Семенович одной рукой остановил его порыв, вновь откинув Матвея от себя. Парень поднялся и в этот раз. Даже не отряхнувшись, он с низкого старта бросился на Горбовского, и тому пришлось оттолкнуть Марину, чтобы принять удар.

Спицына знала, что Горбовский сильнее и опытнее, но и за Матвея не переживала – в его глазах плескалось такое безумие, что становилось страшно. Он был в состоянии аффекта. Уже через десять секунд Лев одним точным ударом повалил охамевшего поклонника своей практикантки на асфальт, набросился сверху и сдавил ему горло, прижимая корпус к земле и не позволяя приподняться.

– Она – моя, – сказал он и надавил локтем и коленом со всей своей недюжинной силой.

Матвей застонал от боли, и лишь тогда Горбовский опомнился, что бьет собственного студента, а это не слишком педагогично. Лев Семенович поднялся на ноги и отошел на несколько шагов. Гнев, злость, агрессия – отхлынули, как вода после прилива. Разум очищался, странное затмение рассеивалось. Бессонов тяжело поднялся на ноги, держась за лицо обеими руками. В этот раз у него не было сил лезть на рожон, и парень решил убраться подобру-поздорову. Шатаясь, он в полусогнутом состоянии побрел прочь.

Горбовский повернулся и обнаружил, что Марина сидит на корточках, уткнувшись головой в колени, обхваченные руками, и плечи ее вздрагивают. А еще она плакала, что окончательно поставило защитника в тупик. Спицына плакала, потому что, наконец, осознала, как давно и как крепко она любит Льва Семеновича. Похожая мысль посетила и Льва, но ему пока что было трудно ее принять.

– Марин, поднимайтесь, – сказал он погрубее, стараясь голосом и поведением сейчас загладить тот всплеск эмоций, когда он прижимал ее к себе, и, протянув руку, помог Марине подняться на ноги.

Спицына наскоро вытерла лицо, виновато, как побитая собака, посмотрела в глаза Горбовскому и так ничего и не вымолвила. Не сумела.

– Я провожу Вас домой. Не факт, что он действительно ушел.

И они двинулись по аллее, чуть поодаль друг от друга, оба взбудораженные, ошеломленные, анализируя случившееся. Они шли и молчали, молчали тем же молчанием, которое возникло между ними, когда они отмывали пол от крови Гектора. За такое молчание можно полжизни отдать, ведь оно умеет роднить людей в разы сильнее, чем всяческие слова.

Шаг за шагом Лев Семенович с ужасом понимал, что больше не может вспомнить голоса покойной жены, не может воскресить в памяти ее образ. Еще недавно она попрекала его во снах, и теперь было понятно, за что. Алена чувствовала, что муж скоро забудет ее, и не хотела его отпускать точно так же, как он не отпускал ее целых семнадцать лет…

Только когда они подошли к Марининому дому, девушка заметила кровоподтек на скуле Горбовского, а также намек на рассечение брови.

– Господи, – остановилась она, поворачивая его к себе поврежденной частью лица. – Да у Вас же тут кровь! Как я сразу не увидела!

Лев Семенович провел рукой по лицу, но даже не посмотрел на ладонь.

– Чепуха, – заверил он.

Они стояли у входа во дворик под ярким фонарем и очень отчетливо видели друг друга.

– Прошу Вас, идемте за мной, присядьте и подождите меня, – Марина потянула его за собой, втаскивая во двор и двигаясь по направлению к той самой японской вишне. Было ощущение, что все преграды между ними просто разрушились. – Присядьте вот здесь, Лев Семенович, я сбегаю домой и принесу хотя бы перекись! Вы только не уходите никуда, ладно?

Горбовский отпирался, тем не менее, позволяя себя вести, якобы насильно. Все его сопротивление умещалось в словах, а не в действиях.

– Что Вы, не стоит, не нужно, я лучше пойду домой, – говорил он уверенно, но все же следовал за тонкой Марининой фигуркой.

Сев на качели, он остался ждать, когда Спицына ускользнула в подъезд, не переставая что-то щебетать без остановки и на ходу оборачиваться.

Неизвестно, какой мощности внутренний переворот произошел с Мариной за те несколько минут, что она взбегала по лестнице, носилась по пустой квартире в поисках льда, ваты и перекиси (отец уже уехал в ночную смену), возвращалась во двор. Но когда она вернулась, Горбовский понял, почему ему не хочется уходить отсюда.