Голубка

— Солдатов перевели, значит,— сказала заученно старуха,— а командированные небось не дураки, чтобы справлять праздник на казенной квартире.

— А еще кто-нибудь у вас живет? — кричала в трубку Женя, потому что рядом с прорабкой работал бульдозер и ничего нельзя было расслышать.

— Кто ешо? — спрашивала старуха.

— Ну, кто у вас еще есть?

— Никого нету,— сказала твердо старуха.

— А во второй комнате? — кричала Женя.

— Во второй лежит, так он тифозный, верно, я уж к нему не хожу. Запираю.

— Кого запираете? — спрашивала Женя, морщась и досадуя на треск за стеной.

— Его,— сказала сторожиха.— Откель я знаю, кто он. Вот, говорят, в Ярске тиф обнаружили. Так он по виду тифозный и есть.

— Ничего не понимаю,— сказала Женя и бросила трубку.

Она попробовала еще позвонить Кире Львовне, но той не было дома.

Пришлось дожидаться конца смены.

Прямо с работы, в ватных штанах и в меховой куртке, она пришла в гостиницу и нашла Виктора.

Он кричал на нее, что она иеговистка, что он выведет ее на чистую воду. Объяснял про ЛЭП, убеждал, что все эти трудности временные, он требует, чтобы ребятам завезли инструмент и газеты...

Потом он просил пить. Говорил, что во всем виноват грузовик в снежном поле, который он видел из окна вагона. Старший лейтенант Кузьменко всегда понимал его. Пусть только позовут Кузьменко.

В сумерках он проснулся и долго разглядывал Женю, задремавшую у его ног на стуле. Ее белую шею из-за расстегнутого ворота ковбойки, ее темные, чуть припеченные сном губы, теплый, едва пробивающийся румянец на скулах, пугливые ресницы, вздрагивающие сами собой.

Ему показалось, что она возникла откуда-то из его бреда и сейчас же исчезнет, если он закроет глаза.

Он почти замер, напрягая сознание, чтобы удержать пришедший к нему образ.

Но вдруг закашлялся, уходя лицом в подушку, вытирая о нее пришедшие выстраданные слезы. Потом резко повернулся на спину и увидел ее глаза.

Она не изменила еще позы, не повернула лица, она только открыла глаза навстречу его глазам.

В них было то, что она чувствовала до пробуждения, — гаснущие, ускользающие видения и образы, непостижимые и незапоминающиеся. Будто вдогонку им она прикрыла на мгновение веки, удивляясь и улыбаясь сама себе, и вздрогнула вдруг, поняв, что ее сейчас рассматривали.

Теперь она провела ладонью по лицу, скрывая смущение и растерянность, но уже немного и любопытство.

Она сказала:

— Кажется, я уснула, да?

Он кивнул, не отрывая от нее глаз. Она снова улыбнулась, и эта улыбка относилась уже и к нему.

Он тоже улыбнулся. Потому что вместе с ней пережил ее пробуждение, ее потревоженный сон и испуг.

Ему показалось, что сейчас он может спросить ее что угодно и она сразу все скажет. Потому что между ними был мост, как разводной,— из его и ее улыбки.

— Кто же вы такая? — спросил он.

Она стала сразу серьезной, и чувство близости пропало.

— Молчите,— сказала она.— Вы больной.

— Но я вас знаю,— сказал он уверенно.— Я все о вас знаю, честное слово. Вы были когда-нибудь в Брянске?

Она покачала головой. Сказала:

— Вы молчите. Вам нельзя разговаривать. А в Брянске я никогда не была. Я приехала из города Проно. Я жила на улице Графтио, там, где памятник Ленину. — И серьезно посмотрела на него.

Она всегда называла этот несуществующий город, а улицы выбирала по именам знаменитых гидростроителей (вот хотя бы Графтио). Она сердилась, когда ей не верили.

Он вспомнил стихи, прочитанные Жуховцом. Сказал вслух:

— Мы уходим туда, где тайга, мы уходим туда, где снега, оставляя родное жилье, управдомам сдавая ключи. Да, столица, во имя твое покидают тебя москвичи.

Женя посмотрела на него теперь почти равнодушно, негодуя, наверное, и на себя и на него за то, что тайное стало явным. Очень ровно сказала:

— У меня, кстати, бронь на московскую квартиру. Лежите, я пойду позвоню ребятам.

Его начало рвать. Она бегала за тазом, звонила в диспетчерскую знакомым ребятам, в больницу.

К обеду пришла машина. Юрочка Николаевич и какой-то другой, незнакомый парень помогли Виктору одеться и сойти вниз.

Его привезли в девятнадцатое общежитие.

— В больнице пока нет мест,— сказала Женя.— Полежите у нас, здесь будет лучше.

Она сунула в одеяло большого плюшевого медведя.

— Это вам компаньон... Не обижайте. Придет с работы Вера — все приготовит. Врача я вызвала. Я опаздываю, мне во вторую смену.

Девочки поселили Виктора в своей семнадцатой комнате на кровати Жени Голубевой.

Конечно, это было не лучшим вариантом, хотя бы потому, что нахождение мужчины в женском общежитии каралось очень строго. Иногда в двадцать четыре часа без всякого разбора дела изгоняли из города Ярска. Даже из комсомола.

Но выхода в общем-то не было. Виктор был совсем плох. Врач нашел у него воспаление легких, прописал постельный режим.

Девочки, помимо врача, лечили его каждая по-своему. Тихая худенькая Вера использовала всякие домашние средства, потому что ее бабушка в свое время была знахарка. Женя, наоборот, читала двухтомный справочник терапевта и лечила «по науке». Однажды она сказала:

— Прежде я думала, что самая страшная книга — это Эдгар По.

— Ну? — спросил Виктор.