Голод и тьма

Я отпустил шлюпку, и «Борисов» ушел в город, в честь которого он назван и где для него уже построили базу, мы же выступили на юго-восток. Места были прекрасные – леса, озера, речки, которые, увы, приходилось то и дело пересекать. Но нам все чаще встречались крестьяне, которые брели вдоль дорог – кто навстречу нам, кто в нашу же сторону. На немногочисленных телегах лежал скарб и лежали старики и дети; некоторые волокли волоком сани, большинство же шло с узелками, в которых находился их нехитрый скарб.

В первый же раз, увидев подобное, я спросил:

– Куда путь держите, добрые люди?

– В Невское устье, господине.

– А почему у вас нет скота, а у многих и лошадей?

– Эх, господине, отпустил нас помещик лишь с тем, что мы унести могли. Их помещик добрее был – позволил сани взять. А скот ни тот, ни другой не дал, сказал, уходите, а скот мой будет.

– А далеко ваше село?

– Да вон, за поворотом. Только весь[29] она, а не село. Давыдово именуется.

Помещик Бабаев оказался человеком лет сорока, достаточно благообразного вида, но, как только я спросил у него, почему он не разрешил крестьянам ничего с собой взять, закричал:

– Вон! Уходи, а то пожалеешь!

Я показал ему бумагу от царя, он завопил:

– Не суйся сюда со своими бумажками, голь перекатная!

– А царя не боишься?

– Я здесь сам государь, моё это село. А государем в Москве меня не пугай, у меня Шуйские в родне.

– А почитай бумагу-то.

– Не знаю я грамоту и не хочу знать, се для попов. Не уберешься со двора, я на тебя собак прикажу спустить. Не уходишь? Отхлестаю – и он попытался снять со стены плеть.

– Взять его! – и мои ребята схватили его, залепили ему рот и споро повязали. Я же тихо сказал:

– Значит, так. Я – князь Николаевский. Тебя же я отдам в Постельничий приказ, пусть с тобой Дмитрий Иванович Годунов разбирается. Ребята, этот поедет в цепях.

Цепи, кстати, оказались там же, на стене – вообще-то висевшая на стенах горницы коллекция "инвентаря", наверное, заставила бы биться чаще сердце любого поборника БДСМ. Мои люди вывели "государя села" и посадили в возок, взятый ими из конюшен. Туда же сели двое моих – слева и справа. Я обратил внимание, что помещик вмиг съежился и стал выглядеть весьма жалко.

А крестьянам я сказал забирать все свое, а чужого не трогать. Затем дал знак разлепить Бабаеву рот и спросил:

– Где жена твоя? И дети?

– В доме, в Руссе.

– Значит, я их не обделю. – И я приказал осмотреть территорию и раздать все зерно и другие припасы, а также инвентарь, тем крестьянам, кто оставался в селе, и, подумав, раздал коней из конюшни безлошадным, решив, что это будет штрафом. В процессе осмотра мы обнаружили сарай, из которого раздавались стоны. В нем сидели пятеро связанных людей, четверо молодых мужчин и молодая девочка – избитые, некоторые покусанные собаками, а рядом лежали два трупа людей постарше, один из них – женский. Я приказал освободить всех и поручил их своему медику. К счастью, никто из живых мужчин сильно покалечен не был, а вот девчушка смотрела на меня затравленно и, когда я достал из ее рта грязную тряпку, лишь завыла.

Вина их состояла в том, что они посмели самовольно взять с собой свои же телеги и лошадей, когда уходили в Невское устье. Мёртвые же мужчина и женщина были родителями выжившей девушки, которой оказалось всего тринадцать. Когда их схватили люди помещика, они надругались над матерью и дочерью. Отец попытался заступиться и был убит ударом кистеня по голове, а мать истекла кровью. Я приказал привести насильников, и их прилюдно повесили посреди деревни сами местные. А затем ко мне подбежала женщина и сказала мне:

– Кто ты, добрый человек?

– Алексей, князь Николаевский.

– Век молить Господа за тебя буду! И все мы будем. А супруга у тебя есть? И детишки?

– Есть, как не быть. Елисавета, Алексей, а вот как другое чадо моё зовут, не ведаю – родился он, когда я уже в отъезде был.

Четверо молодых узников продолжили свой путь в Невское устье, а девушка – звали ее Анфиса – отправилась с нами, ведь медицинская помощь ей была нужнее. К счастью, она не забеременела от злодеев, но мужчин она с тех пор чуралась, разве что ко мне то и дело пыталась прильнуть. Но я ей дал понять, что как женщиной ей никак не интересуюсь, но пообещал по дороге учить ее грамоте и счету. Если научится, то я устрою её с осени в школу у Покровских ворот.

Девчушка оказалась очень смышленая, и потихоньку начала оттаивать, а я подумывал ее удочерить. Если, конечно, Лиза согласится.

Не знаю, разлетелась ли новость по окрестным селам, или действовал на них вид злодея в цепях, но больше таких историй не было, хотя караваны переселенцев мы видели все чаще. Но мы добрались без происшествий – сначала до Нового Торга, потом до Твери, где я сумел сдержаться от соблазнов, несмотря на присутствие прекрасной банщицы; иначе мне, как ни странно, было бы очень стыдно перед Анфисой. Хотя, казалось бы, кто она мне… даже не дочь.

И, наконец, пятого августа мы вернулись в Москву, где я первым делом, даже не заезжая на Никольскую, отправился в Постельничий приказ, дабы доставить туда Бабаева.