Голод и тьма

В моей истории, когда Валаам в 1611 году захватят шведы, игумен Макарий с некоторой частью братии добровольно останется в монастыре, и все они будут убиты захватчиками-протестантами, а обитель сравняют с землей. Нет, подумал я, фигу вам – эти земли останутся русскими. И пока здесь есть такие люди, как отец Макарий – Руси быть!

4. Колыбель Руси

Мы заночевали на Валааме. Игумен Макарий исповедовал меня и причастил на следующее утро, а потом сказал:

– Иди с миром, сын мой. Будут и тебя и скорби, но вижу, что Господь не оставит тебя Своею милостию.

Он благословил нас на дорогу, и "Борисов" пошёл на юг, к реке Волхов. Рано утром следующего дня мы вошли в реку, ребята сели за вёсла, и через полтора часа мы высадились в Ладоге.

Первая столица Руси оказалась маленьким и очень живописным торговым городком. Шведы уже неоднократно осаждали Ладогу, и Ладожская крепость, а также стены обоих монастырей, были не так давно обновлены.

Как только мы пристали, к нам подошли вооружённые люди и потребовали мыта. Я им в ответ показал царскую грамоту. Увидев её, они бухнулись на колени и умоляли простить их – не признали во мне боярина и государева человека.

– Нет на тебе одёжи дорогой, княже, мы и не сообразили.

Я сказал, что прощаю, и спросил, где мне найти старосту. Они нас и провели к огромному терему в самом центре города.

Городской староста, Андрей Васильев, оказался благообразным стариком лет шестидесяти. Сначала он нас принял неприветливо, но узнав, кто перед ним, как и таможенники, упал на колени и умолял простить старика. И это несмотря на то, что никто его особо и не винил – но почему-то "буханье на колени" мы увидели лишь здесь. Конечно, для нас нашёлся и ночлег, и баня, и откушать пригласили "чем Бог послал" – в тереме самого Андрея. Теремок был, как уже было сказано, немаленьким – дома таких размеров даже в Москве встречаются редко.

– Не нравится мне он, – шепнул Сева Мышкин, один из моих купцов, когда хозяин вышел. – А ещё пел всё время про бедность – свою собственную и города.

– Мне тоже, – сказал я. – Кстати, не подскажешь, как у них с зерном?

– Ну раз уж они купцы, да ещё и контролируют Волхов, полагаю, зерно на Ладогу идёт именно через них, да и, наверное, на Онегу. Поглядим.

Когда хозяин вернулся, Сева начал разговор издалека – сказал, что неплохо бы нам зерна прикупить.

– Зерно-то нынче дорого, друже, – сказал тот. – Но для хорошего человека достать можно.

– А сколько сможешь продать?

– Если надо, то и тысяча четвертей найдётся.

Так, подумал я. Четверть – это около двухсот литров.

– А десять тысяч?

– Для этого неделя нужна. Но найду. Только если тысяча, то отдам по двадцать денег за четверть, а если десять тысяч, то по тридцать.

То есть за сто пятьдесят рублей, они же около сто килограмм серебра. Недёшево просишь, Андрюха… Тем временем, Сева улыбнулся и сказал:

– Тридцать – многовато будет. Вот за десять берём. И чтобы всё было здесь через два месяца.

– Княже, да как же так…

– А вот так, – сказал я и показал ему грамоту от царя, где прописывалась цена в семь денег за четверть.

Понятно, после этого наш хлебосольный хозяин как-то забыл о своём обещании баньки и ночлега, и постарался нас поскорее выставить за дверь. Я решил, что не предлагает, и не надо. Я собрал людей, и мы пошли в Никольский монастырь.

Какой-то человек шёл нам навстречу, но неожиданно и весьма юрко свернул в какой-то переулок. Мне показалось, что я видел его в доме у Васильева, но в переулке никого не оказалось, и я забыл об этой истории, тем более, мы уже подходили к закрытым воротам в белой стене. Мы постучали, нам открыл какой-то монах. Если в Валаамском монастыре толстых монахов не было в принципе, то этот лоснился от жира, да и посмотрел на нас сверху вниз.

– Что вам угодно?

– Нам угодно поговорить с вашим игуменом.

– И кто вы такой?

– Алексей Алексеев, князь Николаевский и Радонежский, – сказал я.

– А одет-то ты, княже, не по чину, – лениво и с издёвкой протянул досточтимый брат.

Я показал ему царскую грамоту. Толстый монах ойкнул и с испугом заговорил:

– Княже, заходите, я сейчас сбегаю за игумном. К нам тут человек приходил, сказал, тут какие-то оборванцы ходят, говорят, что князья.

Вскоре подошёл игумен – такой же толстый, как и его монах. Узнав, кто мы, он предложил нам разделить трапезу, а "дворянам" ночлег в монастыре – на "не дворян" ни трапеза, ни ночлег, понятно, не распространялись. От ночлега и трапезы мы отказались, и спросили у него, как он собирается выполнять указ Святейшего.

– Не знаю я такого указа, – сказал он, а глазки забегали.

Я показал ему свой экземпляр, скреплённый печатью и подписью Патриарха, а также бумагу от царя, дававшую мне полномочия по продразвёрстке за установленную цену в семь денег за четверть ржи и шесть – за четверть ячменя. Тот вздохнул и сказал:

– Смилуйся, батюшка, давай хоть по девять за ячмень, ржи-то у нас мало. А то у меня за столько Андрюшка Васильев покупает.

Интересно, подумал я, и спросил его:

– И сколько ты мне можешь продать? А то мы людей пришлём, проверят, и узнают, не вывозилось и не пряталось ли зерно.