Голод

Мне знаком этот взгляд.

Но как раз тогда, когда я думаю, что вот сейчас Голод поддастся тем страстным фантазиям, которые крутятся у него в голове, он берет меня за руку и ведет в гостиную, где ревет в камине жаркий огонь. Подводит меня к нему.

– Садись, – говорит он.

Я хмурюсь, но подчиняюсь.

Жнец выпускает мою руку и направляется в тускло освещенную кухню. Его нет довольно долго, и я поворачиваюсь к огню.

Выкручиваю волосы, выжимая воду из кудрей.

Я все еще мокрая, но огонь легко позволяет примириться с легким ознобом.

Голод возвращается с кувшином, тазиком и тряпкой. Подходит и кладет все это передо мной.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я.

– Ты ранена.

У меня и правда осталось множество мелких порезов от того мерзкого растения, которое держало меня в плену. Да еще и раненое плечо.

– А тебе какое до этого дело?

– Не знаю.

Жнец хмурится.

Он наливает воду из кувшина в таз и обмакивает в нее ткань. Затем, взяв меня за руку, промывает мои раны, проводя тряпкой по маленьким кровоточащим следам от шипов, усеивающим мою кожу.

Это смешно.

Я пытаюсь вырвать руку, но всадник держит ее крепко, не желая прерывать свою работу, и мне остается только наблюдать за ним.

Он методично промывает мне одну руку, затем другую, уделяя особое внимание ране на плече. Затем переходит к шее и груди. В это время я замечаю его раненую кисть. Рана не затянулась и еще кровоточит, но он ни разу не упомянул об этом и не подал виду, что ему тоже больно. А ведь больно наверняка. Я же знаю, что он чувствует боль.

И я слышу тихий шепот стыда. Даже этот монстр больше раскаивается в том, что он сделал со мной, чем я в том, что сделала с ним.

Но ты и не убивала людей сотнями тысяч.

В этом все и дело.

Голод останавливается, чтобы сбросить с себя доспехи. Под металлом мокрая рубашка прилипла к груди. Еще мгновение, и он снимает ее тоже.

Я слегка вздрагиваю от этого зрелища. Впервые за пять лет я вижу обнаженное тело Жнеца и странные светящиеся зеленые татуировки на нем.

Множество линий змеится вокруг его запястий, словно кандалы, целые ряды бегут по плечам и груди, образуя что-то похожее на ожерелье из тяжелых пластин.

Линии напоминают письмена, но их язык не похож ни на один из знакомых мне.

Голод снова начинает промывать мои раны, а я все смотрю на его грудь. Раньше я думала, что Голод похож на какого-то мифического принца. Теперь же он гораздо больше походит на архаичное потустороннее существо, то есть на самого себя.

– Иннив жатахива эвава парув Эзиэль, – говорит он.

На миг у меня перехватывает дыхание: эти слова накрывают меня как волна, так что мурашки бегут по коже.

– Тяжка десница Господня, – переводит всадник. Его глаза встречаются с моими. – Ты же думала о том, что это означает, да?

Я киваю. Брови у меня сходятся на переносице.

– На каком язы…

– На том, на котором говорит Бог.

Я молчу, снова разглядывая письмена.

– Я вырву их посевы и выброшу вон, чтобы ничего больше не проросло, – продолжает Голод, не дожидаясь моих вопросов. – И многие будут голодать, и многие погибнут. Ибо такова воля Божия.

Вот и доказательство, что этому суждено свершиться.

Повисает долгая тишина. Затем уже мягче Голод добавляет:

– Я всегда считался жестоким. – Он вскидывает на меня глаза, и теперь в этих жутких зеленых радужках читается что-то большее, чем кипящий гнев. – Чума, хоть и разносил болезни, всегда имел какую-то извращенную тягу к людям. А Война был создан из человеческих желаний. Как бы ужасны ни были мои братья, я хуже них.

После всего увиденного я верю Жнецу. Однако, если бы меня спросили, кто из четырех братьев ужаснее всех, я бы не поставила Голода на первое место в этом списке.

– Как ты можешь быть хуже Чумы и Войны? – спрашиваю я.

Он заканчивает обрабатывать мои раны и откладывает мокрую тряпку в сторону. Сидя на корточках, кладет руки на колени.

– Еще до того, как вы построили роскошные здания и создали технологии, способные соперничать с Богом, я уже существовал.

Я слышала множество историй о том, что было перед появлением всадников. Но почти ничего о том, каким был мир еще раньше. О том глубоком прошлом, о котором говорит Жнец.

– Люди молились мне, приносили мне жертвы, убивали и умирали за меня. – Глаза Голода светятся слишком ярко, так ярко, что он выглядит безумным. – Они отдавали свои жизни ради того, чтобы я пощадил остальной их род.

При этих словах я вспоминаю человека, которого видела сегодня, – того, которому Голод предлагал умереть за всех нас. У него не хватило духу, но по словам Голода выходит, что другие делали это не раз.

– А ты? – спрашиваю я. – Ты их щадил?

Он пожимает плечом.

– Иногда.