Голод

Дождь и ветер бьют в лицо, но я этого почти не чувствую. Я онемела. Может быть, поэтому я не сразу замечаю, что Голод едет не по главной дороге, а сквозь поля. Вокруг нас поднимаются посевы, словно призраки во тьме.

В небе вспыхивают молнии, освещая все вокруг. На мгновение я отчетливо вижу стебли сахарного тростника, но, пока я смотрю на них, они уже увядают, и их листья тянутся ко мне, будто длинные изогнутые когти.

Небо озаряется вспышками снова и снова, и кажется, что гроза заполнила собой все небо. Дождь льется с небес, словно кровь из артерии.

Это кошмарный путь. И грозная темная фигура Жнеца за моей спиной еще больше усиливает ощущение ужаса.

Меня начинает трясти, когда я вижу вдалеке наш дом, освещенный свечами. Мы возвращаемся, и это жуткое чувство после всех пережитых смертей – как будто я опоздала на корабль в загробную жизнь, и теперь мне остается только чахнуть здесь.

Всадник въезжает верхом чуть ли не прямо в дом, но в последний момент резко останавливает коня. Несколько стражников бродят по территории, а при нашем появлении тут же направляются навстречу. Однако потом, должно быть, что-то замечают в выражении лица Голода и останавливаются в нескольких метрах от нас, не осмеливаясь подойти ближе.

Жнец спрыгивает с коня и, прежде чем я успеваю шевельнуться, протягивает руку и стаскивает меня на землю.

Я смотрю на него.

– Я и сама могу слезть.

– Да ну? Для меня это новость. Ты вечно тянешь одеяло на себя, чтобы все вокруг тебя прыгали.

Погодите, это намеки на секс?

Раздумывать об этом некогда: Голод уже тянет меня за руку в дом, в ту же комнату, в которой я весь день провела связанной.

Естественно, я упираюсь, пытаюсь вырываться. Всадника это не останавливает. Даже наоборот – у меня такое впечатление, что его забавляет наша схватка.

Когда мы подходим к двери комнаты, он буквально швыряет меня через порог, я спотыкаюсь и чуть не падаю, но тут же резко разворачиваюсь к нему лицом.

Если ему хочется драчки, он ее получит. Уже мечтаю о том, как врежу ему этими тяжеленными сапогами по шарам.

Он входит следом за мной. С него капает дождевая вода. Я тоже вся мокрая, вода стекает по ногам.

– Ну? – спрашиваю я со злостью. – Почему не уходишь?

Жнец хмуро смотрит на меня – с таким видом, будто хочет что-то сказать. Но вместо этого возвращается к двери и захлопывает ее с ноги. Затем разворачивается, снимает со спины косу и бросает ее на кровать.

– Когда захочу, тогда и уйду.

От гнева краска приливает к лицу.

– Убирайся!

Он подходит ближе, совершенно игнорируя мои слова.

– Ты смотришь на меня как на монстра, но это не я годами пытал беспомощного пленника. Ужасы, которые я пережил…

– Думаешь, я не знаю, что такое боль? – перебиваю я. Голос у меня звучит громче и злее, чем мне хотелось бы. – К тринадцати годам я уже потеряла обоих родителей, тетка надо мной издевалась, а кузены не сделали ничего, чтобы ее остановить, и все равно я плакала по ним, когда ты истребил весь мой город. А потом, когда я осталась ни с чем, мне пришлось самой заботиться о себе, и я считаю, мне повезло, что меня подобрала моя мадам, а не кто-то еще. Мне было семнадцать, когда я начала торговать телом. Семнадцать. Еще подросток.

Я делаю несколько шагов вперед, сокращая расстояние между нами.

– Думаешь, я не знаю, что такое боль? Унижение? Да я могла бы всю ночь рассказывать тебе о тех ужасах, которые я пережила, о клиентах, которые меня избивали, насиловали, рассказывали, что я ни на что не годна, а сами меня использовали. Если все это не сломало меня окончательно, это не значит, что я не понимаю, сколько боли мы можем причинить друг другу. Так что не делай вид, как будто боль – твое изобретение. Это оскорбление для всех нас.

Пока я все это говорю, гнев постепенно сходит с лица Голода. К тому времени как я умолкаю (со сдавленной от избытка чувств грудью, со злыми слезами, щиплющими глаза), лицо у него становится почти мягким.

Ты тоже это пережила, словно говорит его лицо. Ужас страданий. Кажется, что это одновременно и утешение для него, и странное потрясение.

– Вот видишь? – тихо говорит он. – Видишь, как ужасен твой род – вы даже собственных детей мучаете. Так скажи, что я не вправе убить вас всех.

Я смотрю на него долгим взглядом.

– Ты не вправе убивать нас всех.

Он делает шаг ко мне, его доспехи касаются моей груди.

– И что же, по-твоему, я вправе сделать, цветочек?

– Оставь нас в покое. Если мы так ужасны и обречены на смерть, то мы сами с собой покончим. А если нет, то нет.

По щеке опять катится злая слеза. Надеюсь, последняя. Я устала плакать перед этим человеком.

Жнец протягивает руку. Останавливается на мгновение, глядя на слезу, и вытирает ее.

Я не понимаю, что происходит, да и его самого не понимаю. Двух часов не прошло, как он перебил полный склад людей. А завтра, скорее всего, добьет остальных, тех, кто остался в городе. Так зачем же он нежничает тут со мной? Какой смысл?

Голод все еще стоит слишком близко, и на мгновение его взгляд падает на мои губы.

Его явно голодные глаза потрясают меня до глубины души.