Гой

– Что прикажете: чай, кофе? Кофе у нас бразильский, а чай Высоцкого. Может быть, квас?

– Квас! – решительно заявил шеф жандармов.

– Ну и превосходно, а я уж как-нибудь кофейку… – император откинулся в кресле, всем своим видом показывая, что сейчас последует доверительная беседа, поскольку он намерен поделиться действительно наболевшим.

– Вот, изволите ли видеть, получил записку от простого приходского батюшки, что некий учитель в Калуге будоражит публику прожектами полета человека в космос. Наши люди толком, что такое космос, не понимают, а он им своими прожектами мозги, как бы это по-русски сказать, отравляет. Еще и в Академию наук статьи и чертежи посылает. Декарт, понимаете ли, Дэвид Юм, Эммануил Кант ничего о возможности полета человека в космос не говорили, а тут учитель из Калуги, на те, пожалуйста.

Царь помолчал и спросил:

– Как думаете, голубчик, полет космического корабля с человеком на борту в глубины стационарной вселенной дело практически осуществимое, или этот учитель из Калуги совсем дурак?

– Мне докладывали, – сообщил шеф жандармов, – что дурак, конечно, но не совсем.

– А почему же я об этом не совсем дураке не от вас узнаю, голубчик? Так вот родину, как бы это по-русски сказать, и потеряем. А вы себе представляете, сколько в ней лесов, полей, рек и полезных ископаемых? И кто же, по-вашему, будет первым человеком в космосе с нашей-то нерасторопностью? Уж не японец ли? А может быть, немец или еврей? Луна обетованная!

Этими словами и закончился в Зимнем дворце разговор о южно-пальмирской еврейской больнице, в которую сейчас, по его собственному настоянию, был госпитализирован в состоянии окончательной тяжести Самуил Фишер, хотя больница давно уже перестала быть элитной. По его же настоянию, его положили в общей палате. Он еще пытался требовать, чтобы к нему ни в коем случае не приглашали медицинских светил со стороны, но с этим требованием Организация не могла согласиться.

17.

В палату к больному Фишеру был доставлен всеюжно-пальмирски известный доцент Иван Бредичевский. Это был еще молодой врач, но уже не для простонародья. Он пользовал секретарей обкома и членов их семей, а также местного митрополита и членов семей его приятелей.

– Я много слышал о вас от своего отца, – сказал доктор Бредичевский больному.

– И я много слышал о вас от своей дочери.

– Почему же ни разу не обратились ко мне?

– Потому что я пока еще не секретарь обкома и не приятель митрополита Южно-Пальмирского. Забыли, наверное, что такое общая палата, доктор?

– А вы забыли, что такое прилавок обычного магазина? – с вызовом спросил врач и продолжил: – Элитная медицина не может отрываться от народной, чтобы не деградировать. Вот я систематически и практикую в общих палатах, правда, инкогнито и в гриме.

– И я систематически практикую у прилавков обычных магазинов, и тоже инкогнито и в гриме, причем по тем же соображениям, – через силу улыбнулся больной. – Теневая экономика тем более не может отрываться от социалистической без опасности деградировать.

Несмотря на столь приятную беседу, приговор доктора был однако суров. Жить Самуилу Фишеру оставалось от силы дня два-три, если не произойдет чуда.

– Вы верите в чудеса? – спросил полковник Аркадий Карась доктора Ивана Бредичевского.

– Я их видел.

– Значит, есть надежда?

– Никакой! А чудеса не в моей компетенции.

Доктор раскланялся и ушел, а полковник Карась вернулся к постели больного и произнес:

– Два дня.

– Доктор слишком щедр, – отозвался Самуил Фишер. – Осталось, конечно, намного меньше. В этих обстоятельствах не стоит начинать читать новую книгу. Это внук мой Петя верит, что с ним произошло чудо, и милиционеры его найти не сумели.

Аркадий Карась понимающе кивнул и произнес:

– Еще раз извините, что в жертву ради кардинальной смены повестки был принесен еврейский подросток.

– А какой еще? Петя накосячил, кагал должен был ответить. Спасибо, что выручили, Аркадий Григорьевич. Мы знаем, чего вам это стоило, и какие другие решения могли быть. Встреча посла с Никитой что-нибудь даст?

Аркадий не стал отвечать на вопрос.

– Понятно, – сам ответил за него Самуил Фишер. – Значит, Никита таки настоящий коммунист. Что тут поделаешь? Коммунисту фашисты всегда милее. Скажите, Аркадий, но он хоть уверен, что арабы – настоящие фашисты?

Забегая намного вперед, скажем, что через тридцать лет сын полковника Аркадия Карася познакомился в кибуце Лохамей-ха-гетаот на севере Израиля с бывшим послом еврейского государства в Советском Союзе, и тот поведал ему о своей беседе с этим глубоко славянским лидером и настоящим коммунистом:

– Я просил его о том, чтобы он разрешил еврейскую репатриацию в Израиль, – рассказывал по-русски невысокий сухощавый и печальный старик. – Я объяснял то, что он знал и так. Я говорил ему, что Израиль никаких враждебных чувств к России не испытывает и что укрепление Израиля не может навредить России. А он не стал вдаваться в рассуждения, но заявил, что даже если бы Советский Союз и позволил еврейскую репатриацию, то в Израиль поехало бы не более десяти процентов евреев…