Гнев

— Это не то, — возразил Артур. Не раздраженно, но все же резче, чем следует. — Дискуссия о зеленом образе жизни и жалости к животным ведется в рамках устоявшегося экономического и символического обмена, а потому никаких перемен веганская мода не вносит. Это не мои союзники.

Повисла пауза. Веретинский лишь теперь обнаружил, что музыка давно затихла. Он помял ложкой сморщенный пакетик с заваркой.

— Я, как нищий, верю в случай и к всякой мерзости привык, — произнес Глеб. — Это сказал Саша Черный. А лично я привык к тому, что все фальшивое прикидывается подлинным, а слава и почет достаются таким, как Лана Ланкастер. И происходит это из-за того, что те, кому положено говорить, скромно молчат в сторонке.

— Все сложнее, — сказал Артур.

— Допускаю. Как бы то ни было, я верю, что ваши картины оценят по достоинству и что суматранским носорогам уделят самое трепетное внимание.

— Спасибо.

— Не буду кривить душой: зоозащитная проблематика меня не особо заботит. Однако все хрупкое и прекрасное, будь то великие стихи или редкие виды, нуждается в сбережении.

Артур пожал плечами.

— Мне будет жутко обидно, если вы вдруг сдадитесь.

Зазвонил телефон. Лида. Веретинский сбросил вызов и едва не чертыхнулся вслух.

— Пожалуй, мне пора.

Он поблагодарил Локманова за прием и дважды попросил прощения на случай, если непреднамеренно его задел.

— Вы производите впечатление порядочного человека, — сказал Артур. — До свидания. И удачи, если это не прозвучит тривиально.

Спускаясь по скрипучей лестнице, Глеб размышлял, порядочный ли он или просто умеет производить впечатление. Или это была тонкая поддевка.

Оставалось загадкой, как умещались в сознании Артура религиозная община, психоанализ, слэшеры и привязанность к исчезающим видам. Катерина Борисовна, привыкшая к скорому суду, наверняка диагностировала бы разрыв с живой жизнью. Объявила бы, что закомплексованный никчемушник из подполья пестует свои теорийки, а его любовь к животным обнажает мизантропию и высокомерие.

Глеба, напротив, восхищало, как художник сантиметр за сантиметром отвоевывал себе пространство и право никому не подпевать. Как добровольно снимал с себя обязательство поздравлять подписчиков и виртуальных друзей с Новым годом, 23 Февраля и 8 Марта.

Стоило, вообще, договориться об интервью. Как бы Локманов ни критиковал публичное поле, нет другого пути к продвижению своих идей, кроме как застолбить на этом поле участок.

Вскоре, как обычно, мысли повернули в сторону привычных образов. Глеб одернул себя. В конце концов, у означающего «ноги» нет никаких преимуществ перед означающими «руки» или «уши». Или «ноздри». Никого не возбуждают ноздри девушек, или скулы, или зубы, так ведь? Так что все заморочки обретаются в голове и нигде иначе.

В кармане завибрировал телефон.

Это она отправила полтора часа назад:

Глебушка, ты у Славы, да? Передавай привет)

Беспокоюсь за тебя (

Уже поздно (

А это час назад:

Тебе вызвать такси?

Теперь же надиктовала голосовое сообщение. Лида, ну с чего такая навязчивость?

Глеб удалил все.

Про вечер у художника Веретинский решил не рассказывать. Тогда Лида заподозрит, что Локманов пытается за приличную цену сбагрить мужу другие полотна, и вдобавок спросит, когда Глеб планирует продавать картину.

Кстати, совет не сдаваться Веретинский с равной искренностью мог адресовать и себе. Пусть и задачи его не в пример скромнее, но желание въехать на самосвале в стену порой допекает.

Да и какие у него, собственно, задачи? Какие варианты? Привить студентов от благоглупостей и написать две-три книжки по русской литературе.

Еще, само собой, построить достойную семью. Для этого надо порвать с порнографической дрянью. Надо бросить саму привычку задумываться об оцифрованных бабах.

В круглосуточном мини-маркете Веретинский, держа в уме бутылку испанского вина в стенке, взял апельсинов, груш и нарезку зеленого сыра. Глаз усмотрел на прилавке пармезан шестимесячной зрелости, невесть каким ветром занесенный в задрипанный магазинчик. Лида обожала всяческие сыры, поэтому Глеб с предвосхищением праздника купил пармезан и прибавил к нему багет в надежде, что они сочетаются.

Все, впрочем, вышло некрасиво.

— Так трудно ответить? — повторяла она. — Трудно, да?

— Я же сказал, что со мной все в порядке!

— Трубки сбрасываешь, сообщения не читаешь! Я уже в полицию собралась звонить!

— В какую полицию?

— В такую!

— Еще не полночь даже.

— Любой нормальный мужик объяснил бы по-человечески: так-то и так-то, приду во столько-то и во столько-то.

— Любой нормальный мужик потребовал бы чаю и ужина. А еще нормальный мужик не потерпел бы скандала.

Чуть не вырвалось: «Нормальный мужик приложил бы тебя башкой об стену». Глеб чудом сдержался.

— В чем смысл твоей истерики? — спросил он. — Ты мне растолкуй, в чем смысл?

— Смысл в том, что ты еблан!

С непостижимым даже для себя хладнокровием Глеб медленно вытащил из дипломата пармезан и песто и положил на пол перед отшатнувшейся Лидой. Она испуганно обняла себя за плечи.

— А я попью чаю, — сказал он.

На плите его ждали остывший плов и вскипяченный чайник.

4

П омирились тоже криво.