Гнев

Первый тост обязали произнести Глеба. У него мелькнула безумная идея толкнуть речь в честь Георгия Иванова и продекламировать его стихи. Мысленно усмехнувшись, Веретинский, чуть не морщась от отвращения, поднялся и кинематографично занес руку со стопкой горизонтально над столом.

— Дорогая Лида. Вот и настал этот чудесный день. День, когда тебе исполнилось двадцать пять. Двадцать пять — это пять раз по пять. Пять — это показатель отличников, а сегодня ты отличница в квадрате. Желаю тебе всегда оставаться отличницей — заботливой, красивой, доброй, яркой, желанной. Желаю, чтобы солнце всегда светило тебе и светофоры перед тобой переключались на зеленый. С днем рождения, дорогая Лида.

— Спасибо, Глебушка! — сказала она растроганно.

— Ура! — добавил Анатолий Борисович.

Тесть, позабывший, что предпочитает незатейливую пищу, налегал на салаты, как полярник, вернувшийся из голодной экспедиции. Его манера обращаться с едой убеждала, что треск за ушами — это вовсе не метафора. Теща, наоборот, принюхивалась и приценивалась к каждому кусочку.

— Огурцы где брала? — спросила она с видом диетолога, углядевшего в легком овощном супе кусок баранины.

Папаша Лиды, соскучившись по коньячку, инициировал второй тост.

— Важный день, дочурка, важный, — сказал Анатолий Борисович. — Выросла ты еще на один годик. Когда-нибудь ты очутишься на моем месте и поймешь, каково это — поздравлять детишек своих с этим замечательным праздником. Эх, годы! Ничего мудреного я тебе желать не буду, а пожелаю только крепкого здоровья, счастья и твердой уверенности в будущем.

От интонации, знакомой едва ли не до детских припухлых желез, у Глеба свело скулы.

Суп с белыми грибами папаша уплетал не менее увлеченно, чем закуски. Мамаша допытывалась насчет того, где Лида покупала грибы и почем, доверяет ли она продавцу, много ли на рынке народу. От произнесения тоста Антонина Васильевна ловко отказалась, и дальше пили без предварительных пошлых речей.

Веретинский чувствовал себя ответственным за поддержание разговора и вместе с тем боялся задать ему неверное направление. Само собой, Глеб был бы не против и помолчать, однако в таком случае его обвинили бы в неучтивости и высокомерии. Истина состояла в том, что на застольях, будь то свадьба, день рождения, новоселье или поминки, в принципе обсуждать нечего. Застолья созданы для формальных бесед, коллективных фотографий и напоминания о прочности родственных уз. Застолье — это последнее место, где можно искать подлинную теплоту и близость. Любой, кто шел против этой истины, рисковал напороться на осуждение, а то и на гнев со стороны тех, кто соблюдал символический порядок.

Насытившись, словоохотливый Анатолий Борисович взял на себя роль ведущего. Сначала он высказался по поводу дурного сериала по «Первому каналу», который в силу неясных причин досмотрел до конца, затем обругал все отечественное кино.

— За что наши режиссеры ни возьмутся, все равно получается порнуха, — разорялся он. — Уже устал на это пялиться!

Коньяк определенно подхлестывал внутреннего оратора тестя.

Из пределов кинематографической бухты течение унесло Анатолия Борисовича в суровый океан политики. Папаша резво перемещался с казанских окраин на Ближний Восток, смерчем проносился по Средней Азии, играючи совершал один трансатлантический перелет за другим. Глеб почти слышал, как угловатые мысли Анатолия Борисовича трутся о черепную коробку.

Выяснилось, что правом хулить Путина обладают только истинные патриоты, а исламский мир готовит план по тотальной колонизации.

— Всех захватят, всех заселят. Особенно теплые страны. Испанию, Италию, Португалию, — конкретизировал папаша.

Всласть пропахав тему заката Европы, он накинулся на западные ценности.

— Толерантность — это чума, — сказал Анатолий Борисович. — Там, где есть толерантность, настоящему уважению места нет. В Советском Союзе не было толерантности, а была дружба народов. Со мной в армии кто только не служил: чурки, хохлы, молдаване, чухонцы, чукчи. Все друг с другом ладили. В бане вместе парились. Стоило стране развалиться, у всех обиды какие-то нарисовались, претензии смешные. Зато — толерантность.

Начинавший хмелеть Веретинский сообразил, что из родителей Лиды вышел бы знатный тандем академиков. Мамаша, наследуя гуманистической традиции, ратовала за общечеловеческие идеалы, а подчеркнуто ангажированный папаша репрезентировал правое крыло политической мысли. Действительно, стоит им подтянуть терминологию, добавить солидности в облике, состроить умные лица — и их не отличишь от университетской элиты, которая так же исходит из ложных посылок и чередует точные наблюдения с профанными выводами.

Перед макаронами по-флотски Анатолий Борисович пригласил Глеба перекурить.

— Пусть дамы пока поговорят о своем, о женском, — сказал тесть и подмигнул жене и дочери.

Продвигаясь мимо Лиды, он потрепал ее по затылку, как щенка.

Что за манера постоянно ее лапать?

На балконе Анатолий Борисович по-хозяйски распахнул створку окна и закурил. Глеб от сигареты отказался.

— Как Лида? Не обижаешь?

— Поколачиваю временами.