Гнев

Анатолий Борисович гоготнул и дружественно похлопал зятя по спине.

— Я вот про что спросил, — сказал он. — Понурая она чего-то. Вроде и праздник, а вроде и нет.

— Устала, — сказал Глеб. — Целый месяц готовилась, меню прорабатывала, переживала.

Анатолий Борисович затянулся.

— Ты на меня не обижайся, — сказал он. — Я столько лишнего болтаю. Про Россию, про мир, про жизнь. Думаешь, наверное, про себя: «Когда же этот хрыч заткнется?»

— Зря вы так… — начал Глеб.

— Только ты не обижайся на меня. — Тесть будто не услышал. — Я университетов не кончал, книжек умных не читал. Так, чисто по опыту сужу.

— Все нормально.

— Опыт тоже не последняя вещь, правда?

Веретинский пристально посмотрел на тестя. В его глазах скопилась остекленевшая усталость, уголки губ повисли, пальцы дрожали. Красномордый мужик, обеспокоенный собственными развалинами. Уверяет остальных, будто много повидал, дабы увериться в этом самому.

Анатолий Борисович затушил окурок о карниз и швырнул в окно. Пьяное чудовище.

Когда они вернулись в зал, Антонина Васильевна, приблизившись к стенке, с пристрастием изучала фотографию на полке. Это был совместный снимок Лиды и Глеба полуторагодичной давности, и теща при каждом визите сверлила его глазами.

И никогда не комментировала.

Соус терияки вызвал у консервативных родителей недоверие. Мамаша обозвала его подливой и уточнила, нет ли в нем ГМО. Папаша, демонстративно проведя языком по зубам, посетовал на солоноватость.

— Знал бы, что вы не оцените, сам бы утром все съел, — нервно пошутил Глеб, порываясь сгладить ситуацию. — Помнишь, Лида, как ты меня остановила?

Лида выдавила из себя улыбку и обратилась к родителям:

— Он чуть со сковороды все не слопал.

— Объеденческое явление, — поддакнул Глеб.

Антонина Васильевна его мнения не разделяла.

— Не надо в следующий раз так заморачиваться, — сказала она. — Лучше приготовить что-нибудь традиционное, из нашей кухни.

— В смысле из «нашей»? — не выдержал Глеб. — Из какой такой «нашей»? «Наша» — это овсяный кисель с репой? Или винегрет с картошкой?

Мамаша состроила презрительную гримасу.

— Всем понятно, что я имела в виду.

— Мне непонятно. Если вы имели в виду картошку, так она у нас появилась сравнительно недавно. Ее из Южной Америки привезли транзитом через Голландию.

Веретинский ужасно не любил умничать, но не умел иначе ставить на место тех, кто обнаглел вконец.

— А я бы не прочь картошечки отведать, — ввернул слово Анатолий Борисович. — Может, закинуть в духовку десяток? А я пока за водочкой сгоняю.

— Толя, ну ты чего!

— Да ничего. Шикарный тут слишком стол, не привык у меня живот к такому.

Лида, до того сидевшая неподвижно, бросила вилку на тарелку. Металл звякнул о фаянс. Глеб зажмурился. Хлопнула кухонная дверь, и утвердилась тишина. Глеб раскрыл глаза.

— Толя, ну ты чего!

— Чего-чего…

Веретинского охватила ярость. Он опасался чего-то подобно.

— Да чего вам еще нужно! — воскликнул он. — Что вы за люди такие! Неужели так сложно вести себя по-человечески? Лида битый месяц тряслась перед вашим приходом, пол-Интернета перерыла ради рецептов, только чтобы вам угодить! Неужели нельзя откинуть все эти драматические жесты, все это критиканство и похвалить ее за старания, за ее выдержку героическую? Почему обязательно лезть с советами? Она же все прекрасно сделала, это великолепная еда! Чего вам еще нужно? Зачем критиковать?

Глеб метнул на стол салфетку и поднялся со стула.

На кухне Лида беззвучно плакала, закрыв ладонями лицо. Глеб кончиками пальцем погладил ее по затылку, осторожно отвел ее руки от лица и встал перед женой на колено так, чтобы их глаза оказались на одном уровне.

— Перестань, — прошептал он. — Ну, перестань. Они сами виноваты. Не ведают, что творят.

— Разве я так плохо готовлю? — всхлипнула она.

— Как Моцарт.

— Не смешно.

— Серьезно. Не каждый понимает Моцарта.

— Правда?

— Стопроцентная правда.

Лида слезла на пол. Глеб прижал ее к груди. Будь у него одеяло, он бы накрыл их вдвоем с головой.

И кто-то нас друг к другу бросил, и кто-то снова оторвет.

— Давай не будем выходить из кухни? — предложила Лида.

— Сбежим через окно?

— Я без прикола. Давай не будем выходить.

— Тогда они оккупируют квартиру и возьмут нас в заложники.

Лида хихикнула и поцеловала Глеба в нос.

Чай пили в полной тишине, притом тишина эта напоминала не блаженную медитативную сосредоточенность, а принудительные больничные процедуры, где любое неосторожное слово или движение лишь усиливают общую скованность. Даже Анатолий Борисович, привыкший чавкать, хрумкать, причмокивать и витально втягивать в себя каждый глоток, вел себя аккуратно и тихо, будто на приеме у английской королевы. Антонина Васильевна, как чопорная тетушка, десертной ложкой отколупывала крохотные кусочки от медового пирога и долго их жевала. Лида смотрела исключительно себе в чашку.

Попрощавшись, Анатолий Борисович пару секунд мялся у порога, словно желал сообщить нечто важное, но Антонина Васильевна ткнула его локтем в бок. Пойдем, мой друг, и этот дом забудем.