Гнев

— Мне в определенной степени повезло, — сказал он. — Благодаря исследовательской работе по Серебряному веку я словно обитаю в двух эпохах разом: в нынешней и в той, что приключилась сто лет назад. Так вот. Надо сказать, между ними много общего. Не секрет, что преподаватели тоже пользуются социальными сетями. Осмелюсь предположить, что с основной задачей — налаживать коммуникацию и согревать сердца — социальные сети не справляются. Зато по ним можно судить о нравах и вкусах эпохи. Например, я неоднократно наблюдал за тем, какой юмор интересен моим студентам. Среди них популярны шутейки про смерть, про самоубийство, про тленность бытия и конец света. Едва ли не самая частая фраза в преддверии сессии: «Когда же я сдохну?»

Кто-то из аудитории удовлетворенно хмыкнул. Веретинский яростно потер лоб, будто стирая пятно.

— Мне кажется, такие камюобразные штуки — это не та интонация, которая требуется эпохе. Впрочем, я не хочу впадать в назидательный пафос и убеждать всех перейти на рельсы позитивного мышления. Моя задача не проповедовать, а изучать. Моя задача — проводить параллели между современностью и событиями столетней давности. И тогда торжествовала, так сказать, мода на удрученность. В 1912 году Комиссия по борьбе со школьными самоубийствами, собирая анкеты о душевном настроении учащихся, отмечала жалобы на низкий уровень молодежи, на отсутствие идейных интересов и смысла жизни. Того самого смысла жизни, с которым отчего-то все носятся как с писаной торбой. Так вот. Упадочническое настроение связывалось с неудачной революцией 1905 года, но не суть. Ключевым мне видится, что именно среди интеллектуалов появились те, кто перевернул дискурс. Я имею в виду футуристов. Именно футуристы возродили жизнелюбие в противовес тяге к смерти. Хлебников говорил: «Бескорыстный певец славит Весну, а русский писатель Морану, богиню смерти». Таким образом, замыкая некое кольцо, я хочу заявить, что от современных художников я жду инъекцию бодрости и оптимизма. Не того оптимизма, что предлагает нам популярная психология, а подлинного. Оптимизма без надувательства, так сказать.

С виноватым видом Глеб вернул микрофон Матвею.

— То есть, чтобы спать с музой, надо быть не только честным, но и оптимистом? — уточнил модератор.

— В некотором роде.

Веретинского удивило, что за его речью не последовали издевательские смешки. По собственным ощущениям, он провалил выступление. Вопреки этому публика улыбалась — и отнюдь не сочувственно, приняв стихийный неуклюжий стендап за глубокомысленный посыл.

Глеб давно подозревал, что производит такое впечатление, что любая сказочная ахинея из его уст звучит вдумчиво и значительно. Известие, что он дал обет, или подсел на кокаин, или из милосердия умертвил бомжа, или выучил язык навахо на разговорном уровне, люди воспринимали на полном серьезе.

Когда Матвей вручил микрофон Лане, она с непередаваемым жеманством воскликнула:

— Как всегда, женщине слово достается в последнюю очередь.

Глеба насторожило это «женщине» вместо «женщинам».

— Что до меня, то я не рискну заявить, будто миссия художника заключена в чем-то одном, — продолжила Лана. — Миссия — это вообще понятие теоретическое, а для меня практика важнее, чем теория.

Плюс пара баллов к рейтингу. В лучших традициях передовых активистов провозгласить примат практики над теорией.

— Как и любой творческий человек, я не очень хорошо представляю, что говорить и что делать художнику, чтобы достучаться до мира. Чтобы повлиять на кого-нибудь и внести свой вклад. Чтобы остаться в памяти как человек, который двигал вперед общество.

Ну и амбиции!

— Зато я точно знаю, чего современному художнику делать не следует. Что его губит. Что заставляет его кисть ржаветь. Я убеждена, что художника не красит, если можно так скаламбурить, никакая идейность. Художник, который увлекся идеей, уже умер. Из-за наивности он похоронил себя под бременем политики и пропаганды. Художник рождается не чтобы менять мир, а чтобы воспитывать любовь к красоте. Тот, кто считает иначе, предает свою независимость.

«Под бременем политики и пропаганды» — отличное название для разоблачительной книги.

Стройную речь Ланы прервал тот самый ребенок на первом ряду. Карапуз, не размениваясь на предупредительные сигналы, заревел неистово и скандально. Смущенная мамаша, сграбастав его у груди, как сетку с луком, заторопилась к выходу.

Веретинский нашел реакцию малыша символичной. Его, очевидно, возмутила кощунственная речь глупой тети, и он выразил протест социально неприемлемым образом. Живы дети, только дети.

Озадаченная происшествием Лана возобновила выступление. Трижды употребив по ходу слово «независимый», она сказала, что воспитание любви к красоте — это и есть кратчайший и правдивейший путь к изменению мира. Затем дива снова противопоставила теорию и практику.