Гнев

Он вспомнил, как отреагировал Слава, когда Глеб впервые показал ему фото посредственной художницы с ее странички «ВКонтакте». На том снимке Лана предстала в своем излюбленном образе: подхваченная кончиками пальцев сигарета, глаза, будто подведенные углем, и сочная вишневая помада на фоне бумажно-белого лица. Вероятно, она воображала, что отмечена аристократической бледностью, хотя в реальности смахивала на парафиновую куклу.

«Лана Ланкастер, говоришь? — сказал Слава. — Да по роже ясно, что татарка. Какая-нибудь Лания Загидуллина. Или Хуснуллина».

Лана отменно профанировала образ жизни творческой личности. Она фотографировалась с вином на фоне Эйфелевой башни, философствовала в блоге, читала лекции о художественных мирах и на страничке в «Инстаграме» именовала себя деятелем искусства, задавая ложные координаты целой армии ценителей, выросших на актуальных пабликах и в эпоху графических редакторов. Чтобы увеличить число поклонников, дива устраивала конкурсы репостов. Пример Ланы доказывал, что антураж вокруг личности и грамотная раскрутка с лихвой компенсируют бесплодное воображение и кричащее творческое однообразие. Овладев связкой отмычек к неискушенным сердцам, она под видом божественных шедевров подсовывала своей пастве рядовую чепуху. Ее умение нравиться заключалось в наборе простых приемов: в копировании поведения культурной богемы, в намеках на эстетическое чутье и на исключительный внутренний мир, в притворной естественности и целомудренной игривости.

Веретинский скорее согласился бы, чтобы Алиса предпочла ему дворника с судимостью.

Картины Артура Локманова (наконец-то Глеб выведал, как зовут автора купленной им картины) пользовались меньшей популярностью, чем работы Ланы и Гарифуллина. Предоставленные себе редкие зрители подолгу задерживались у изображений. Веретинский последовал их примеру. Ожидавший развития бытовой тематики, он удивился выбору художника. Тот двинулся по иной линии и создал серию картин диких животных. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что изображались животные либо вымершие, либо находящиеся на грани исчезновения. Дронт, сумчатый волк, квагга, зубр, суматранский носорог, жираф Ротшильда, рыжий волк, андский кондор, горбатый кит, галапагосский морской лев. К каждому полотну прилагалась мелкими буквами краткая справка о виде.

Стиль узнавался мгновенно. Все та же мнимая реалистическая манера с налетом иллюзорной небрежности. Цвета то мягко перетекали друг в друга, то отделялись непроницаемыми границами. Художник не преувеличивал, не взывал с помощью спекулятивных приемов к жалости и милосердию. На его месте ревнитель экологической справедливости мог бы смаковать ужасы браконьерства, запугивать зрителя растерзанными трупами или тесными ржавыми клетками. Напротив, Артур изображал животных в лесу, в саванне, в океане — в их естественной среде, так, как если бы им ничто не угрожало. Веретинский отметил эффектный ход: как на некоторых фотоснимках, фон на картинах слегка размывался, а объект в центре внимания, наоборот, тщательно детализировался.

Глеб никогда не интересовался животными и считал, что их заводят лишь для того, чтобы приготовить себя к мыслям о смерти. Тем не менее работы впечатлили его. Художник сумел сконцентрировать в глазах вымерших и вымирающих существ загадочное, глубоко запрятанное переживание, возвышавшее их над безликими котиками и собачками с открыток и календариков. Это невыразимое чувство придавало животным сдержанную величественность, подкрепленную тем, что сами они не осознавали своего величия. Если Лана даже благородные лица превращала в пустые, то у Артура и безликие существа обретали значительность.

Судя по всему, Артур и правда избегал публичности. Он не вел экскурсию по своей выставке и даже не стоял скромно в уголке — он отсутствовал. Такая позиция означала, что художник не болел чванством, подобно Лане, и в то же время намекала на гордыню, стремление показаться таинственным и надмирным. Глеб планировал лично засвидетельствовать Локманову свое почтение, а тот словно играл в прятки с публикой в одностороннем порядке и отнимал у нее право на благодарность.

Когда Веретинский всматривался в жирафа, почти касавшегося рожками солнца, кто-то хлопнул его по спине. Слава!

— Профессорско-преподавательскому составу привет!

— Ты каким боком? — удивился Глеб.

— Расширяю познания в современном искусстве.

— Серьезно?

— В том числе. Меня вообще Лика притащила. Познакомься, кстати.

Стоявшая в сторонке девушка подошла и протянула Веретинскому руку. Глеб удовлетворенно отметил, что пассию Слава выбрал со вкусом. Ботинки-челси, узкие джинсы, джемпер в фисташково-черную полоску, самодельный браслет на тонкой руке.

— Как выставка? — спросил Глеб.

— В некотором роде.

— Что понравилось?

— Карикатуры веселые, а животных еще толком не разглядела.

— А как тебе Лана?

— Наверное, я уже выросла из такого.

— Какая ты у меня взрослая!

С этими словами Слава прижал Лику к себе и зарылся лицом в ее волосы. Девушка грациозно выскользнула из его рук и с притворным возмущением воскликнула:

— Прекрати!