Гнев

Координаторы культурного центра, соответствуя формату, привозили сюда с выступлениями передовых искусствоведов, ученых из Вышки и Европейского университета и устраивали выставки современного искусства. Когда пятнадцать лет назад Веретинский поступал на филфак, такой проект в Казани, едва оправившейся от криминальных девяностых, мог существовать лишь в утопическом измерении. Теперь же на книжные фестивали, проходившие в «Смене» каждые лето и зиму, стекались потоки восторженных книголюбов, готовых заплатить за вход и отстоять очередь ради свежего Жижека или труда по Китайской империи в двух томах.

По многим причинам Глеб настороженно относился к такому эфемерному энтузиазму. Не столько из-за того, что хипстерские бороды вырождались в мещанскую щетину, обладатели которой с Жижека и Дугина переключали внимание на ипотечные заботы и будничную слежку за акциями в ближайшем супермаркете. И не столько из-за того, что потребители современного искусства фетишизировали книги, картины, инсталляции, не вникая в их посыл. В конце концов, если принимать к сердцу каждую книгу и картину, то гарантированно сделаешься шизофреником из-за параллельных миров в твоем сознании. Восторженность по поводу выставок, перформансов, книжных фестивалей беспокоила Глеба потому, что она выдавала в хипстерах желание всячески отстраниться от исторического процесса, отмежеваться от цепочки закономерностей. Студенты, накупившие портфель книг на целую стипендию, не имели представления о том, что это такое — писать стихи после Освенцима. Они не догадывались, что откликаются на зов Просвещения, реабилитированного благодаря историческому беспамятству. Того самого Просвещения, которое мучили в казематах, над которым измывались в сталинских застенках и аушвицких бараках; того Просвещения, которое и само в немалой степени потворствовало моде на казематы, застенки и бараки. Глеба тревожило легкомыслие, с которым студенты обращались с книгами. Ведь известно, что история настигает всех и в первую очередь именно того, кто от нее отмахивается, уповая на практическую выучку и на удачу.

Приехав на выставку за час до дискуссии, Веретинский обнаружил, что на ней представлены не два автора, а три. Помимо Артура и Ланы, серию работ подготовил пышноусый толстяк Гарифуллин, известный своими шаржами и карикатурами, который сотрудничал с десятком местных изданий. Для порядка Глеб прошелся вдоль рисунков Гарифуллина, иногда задерживая внимание на каком-то из них. Так, на одном изображении украшенная синим ирокезом старушка, опираясь на клюку, отвешивала поясной поклон гигантской скульптуре мобильного телефона. На другом бандит с наколками медитировал на кортах, а голову уркагана венчала корона с логотипом «Бургер Кинга». Очевидно, Гарифуллин избрал мишенью общество потребления. Значит, в следующем месяце высмеет коррупцию. Или распоясавшихся олигархов. Или что там у него по расписанию.

От карикатур веяло ощущением глубокой провинциальности. Впрочем, те же чувства Веретинский испытывал и в московских, и в питерских арт-пространствах. Повсюду провинция. Провинция без моря и без империи. Даже без потребности в величии, которое власть задолжала народу.

Не без содрогания Глеб ступил на территорию Ланы Ланкастер, чтобы лишний раз убедиться в ее бесталанности. Беглый просмотр подтвердил, что за семь лет ее творческая манера не изменилась. Все та же закостенелая эклектичная техника, замешенная на несъедобном вареве из кубизма, кубофутуризма, сюрреализма и прочих — измов. Все те же портреты, криво составленные из разноцветных квадратов, треугольников и прочих правильных фигур. Картины свидетельствовали о скудном арсенале приемов, бессильных передать индивидуальность моделей. Не важно, музыкант это был или актер, первый парень на деревне или первый парень с обложки, Боб Дилан или Григорий Лепс — все имели одинаковый взгляд, одинаковое выражение лица. Метод Ланы Ланкастер, заточенный на конвейерное производство, прекрасно иллюстрировал дурную бесконечность. Можно настрогать двадцать таких изображений, а можно двести двадцать — разница между ними определялась как строго количественная, а потому необязательная. Такой подход годился для мебельной фабрики, но не для искусства.

Лана, облаченная в длинное черное платье, вела экскурсию по своей выставке и притворилась, что не заметила Глеба. Вокруг нее собралась группа девушек с объемными хлопающими ресницами, по виду первокурсниц. Лана продолжила и дальше околдовывать свою паству:

— Вот этот вот цикл называется «Семь состояний Мэтью Беллами». Я долго и упорно трудилась над ним, и он репрезентирует мое представление о метаморфозах этого незаурядного исполнителя…

К счастью, Алиса не явилась. Или же Веретинский с ней пока разминулся.